Сегодняшний день — кульминация в этой роли.

Идалия вертится перед зеркалом, поправляя меховое манто и белую пушистую шляпу. Она нервически весела, поскольку подлость, в которой находит она наслаждение, осуществится с минуты на минуту. Она продолжает разговор с кем-то, скрытым от нас приоткрытой дверью.

— Не упустите свой шанс, юноша. Вы видите, как я решительна, чтобы доставить вам удовольствие. Дождусь ли вот только благодарности…

Русские фразы, которые доносятся из-за двери, испорчены акцентом, скорее немецким, чем французским.

— Дождётесь, моя госпожа. То, что я не рассказываю вашему мужу об этом красавчике Ланском, разве не благодарность с моей стороны?

— Фи, как это грубо. Вы совсем не умеете разговаривать с порядочной женщиной. Впрочем, прощайте. Я приглашала Пушкину на двенадцать… На моих часах уже без четверти. Как бы нам не столкнуться в дверях… Слуг я отослала. Один оставлен Ипполит, который инструктаж получит…

— Она скорым шагом спускается по лестнице в прихожую. Встреченному слуге говорит на ходу:

— Ипполит, поступишь, как сказано. Через минуту явится сюда госпожа Пушкина, скажешь, что я жду её… Там… Наверху…

Указывает перчатками вверх, туда, где только что говорила с неизвестным нам персонажем. Уходит. В открытую дверь с улицы врываются клубы морозного воздуха.

Через мгновение после её ухода появляется Пушкина. Ей зябко с мороза. Ипполит узнает её. Помогает снять шубку.

— Ипполит, иди, предупреди Идалию Григорьевну…

— Проходите, проходите, там вас дожидают.

Ипполит неуверенно указывает рукой вверх. Глаза, однако, прячет. Пушкина пожимает плечами. Потом идёт наверх. Входит в полуоткрытую дверь.

— Идалия, ты не можешь себе представить, — энергично начинает она и тут же умолкает. Вместо Идалии перед нею Дантес. Он в повседневной дежурной форме кавалергардов. Видно отвлекся для этого дела от несения дежурной службы. Улыбается. Впрочем, не совсем уверенно… Ему всё-таки чуть-чуть не по себе.

Следует несколько вполне водевильных телодвижений. Артист он, однако, бездарный. Дантес с преувеличенным размахом, картинно преклоняет колена.

И начинает не столь бойко.

— Я догадываюсь, о чем вы хотели сказать Идалии. Напрасно. Вы в ней не найдёте сочувствия… Впрочем, я не об этом. Вы должны понять меня. У меня не было другого способа увидеть вас наедине…

На лице Натали страдание и тоска.

— Господи, вы оба задались целью свести меня с ума. Вы ведь как будто любили меня… Так ради…

— Я люблю вас. Вы заставляете меня безумствовать. Оставьте своего мужа. Вы не для него, вы для меня созданы. Как можно быть женой Пушкина… Этого пигмея с обезьянскими ужимками. Да оглянитесь же вы на него. Что не дает вам взглянуть на него беспощадным взглядом… Вы должны быть моей. Сегодня!.. Сейчас же!..

Дантес встаёт с колен. То ли начинает он лучше играть, то ли в самом деле впадает в раж. Признаки исступления появляются в его поведении. Он делает вид, что способен к насилию. Он овладевает руками Пушкиной. Хочет обнять её. Происходит борьба с обоих сторон неподдельная. У Дантеса откуда-то вдруг появляется пистолет. По всей видимости он даже не заряжен. С теми пистолетами надо было обращаться не столь вольно. Из наклоненного дула пуля, так бывало, могла и выкатится. Дантес приставляет дуло то к распахнутой груди, то к виску… Замахи эти довольно решительны, он будто тычет себя пистолетом.

— Я убью себя на ваших глазах, если вы не уступите мне. Оставьте, жестокая, мне жизнь. Один только миг счастья. Неужели нет во мне ничего, что заставило бы вас забыться на четверть часа?.. Ведь я против этого жизнь ставлю!..

Не может Дантес в лицедействе своем подняться до драмы. Вязнет в фарсе. Натали, видимо, мимо воли чувствует комическое в тяжкой этой сцене. Она разражается вдруг неудержимым злым смехом. Это останавливает на миг нелепую импровизацию Дантеса. Его обескуражила эта неожиданная реакция. Пушкина, воспользовавшись мгновенным его замешательством, исчезает за дверью. Бежит по лестнице мимо напуганного Ипполита, который глядит на неё круглыми глазами.

— Вакханка! — кричит вдогонку Дантес. — Ты сама сделала выбор. Ты, думаешь, спаслась? Ты завтра же будешь по уши в помоях… Ты не знаешь, что бывает грязь, которую не отмоют века…

Следующая сцена происходит в доме Вяземских. Велика тяжесть, с которой Натали Пушкиной предстоит идти домой. Сразу она не решается. Гнев, страх, грозные предчувствия — это требует выхода, совета. К счастью, в доме Вяземских только хозяйка — Вера Фёдоровна. Пушкину в таком состоянии она видит впервые. Вяземская умна и добра — это выражается в такте, в котором нет ни торжества, ни злорадства. Сочувствие её ненавязчиво.

— Господи, что за лицо, Натали?

— Ах, Вера, мне некому сказать. Чувствую, до беды дошло…

— Где? Что? Александр опять что-нибудь выкинул?

— Муж ни при чём. Меня Идалия заманила к себе. Там Дантес. Он осмелился говорить со мной, как с публичной девкой… Он требовал…

Натали не может говорить. Рыдания душат её.

— Этого надо было ожидать, — потерянно говорит Вяземская. — Это кончится бедой, если Александр узнает… Как поступить, не приложу головы… Может, не говорить пока… Ведь это же порох. Хотя, это, конечно, так остаться не может…

— Вера, я не знаю… Я кругом виновата… Я могла бы не сказать мужу… Они мне грозят. Я знаю, они какую-то мерзость задумали. Они мне отомстят. Я думаю, они не остановятся перед клеветой. Вера, у тебя имя такое, не верь клевете. Я почему-то и теперь боюсь клеветы, Вера… От клеветы и смерть не избавит…

Петербург. 27 января 1837 года. Около четырех часов пополудни.

Карета с Данзасом и Пушкиным выворачивает по Дворцовой набережной мимо крепости на Черную речку. На набережной попадется им экипаж Натали. Встрепенётся Данзас, надежда ему блеснёт. Встреча эта, кажется ему, ниспослана самой судьбой, чтобы уйти от катастрофы, увести от неё. Но… Пушкин смотрит в другую сторону, а жена его близорука и не разглядела того, кто проследовал мимо…

Как играть Пушкина: Некоторые заметки при чтении пушкинских документов.

«Форма одежды сначала была стеснительна. По будням — синие сюртуки с красными воротниками и брюки того же цвета: это бы ничего: но зато, по праздникам, мундир (синего сукна с красным воротником, шитым петлицами, серебряными в первом курсе, золотыми — во втором), белые панталоны, белый жилет, белый галстук, ботфорты, треугольная шляпа — в церковь и на гулянье… Ненужная эта форма, отпечаток того времени, постепенно уничтожилась: брошены ботфорты, белые панталоны и белые жилеты заменены синими брюками с жилетами того же цвета, фуражка вытеснила совершенно шляпу, которая надевалась нами, только когда учились фронту в гвардейском образцовом батальоне». Так