Письмо, адресованное обоим политикам, состояло из трех листков, исписанных печатными буквами, без подписи, и начиналось неожиданно: «Мы, Подлежащие Экстрадиции, хотим выразить Вам наше уважение». Единственное, что позволяло не сомневаться в авторстве, – это лаконичный, прямой слог, характерный для Пабло Эскобара. В начале письма он признавал факт похищения журналистов, которые, как было сказано, «находятся в добром здравии и содержатся в хороших для данной ситуации условиях». Далее следовал перечень бедствий, причиненных налетами полиции. В конце выдвигались три непреложных условия освобождения пленников: полная отмена военных операций против Эскобара в Медельине и Боготе; вывод спецподразделений Элитного корпуса, созданного для борьбы с наркомафией; увольнение командира и двадцати офицеров этого корпуса, обвиняемых в пытках и убийстве почти четырехсот юношей в северовосточных кварталах Медельина. Если эти требования не будут выполнены, Подлежащие Экстрадиции начнут истребительную акцию со взрывами динамита в крупных городах и ликвидацией судей, политиков и журналистов. Заключение звучало просто: «Если правительство рухнет – тем лучше: нам все равно нечего терять».

Письменный ответ без предварительной договоренности предлагалось доставить в течение трех дней в отель «Интерконтиненталь» в Медельине, где будет забронирован номер на имя Эрнандо Сантоса. Посредников для дальнейших контактов назовут сами Подлежащие Экстрадиции. Сантос согласился с намерением Турбая не разглашать содержание этого и любого другого возможного послания до тех пор, пока ситуация не прояснится. «Мы не можем ни передавать чьи-то записки президенту, – сказал на прощанье Турбай, – ни выходить за рамки приличий».

Он предложил, чтобы они оба написали ответные письма и вложили их в один конверт. Так и сделали. По существу, это были формальные заявления о том, что ни тот, ни другой не обладает достаточной властью, чтобы вмешиваться в дела правительства, но оба готовы предать гласности любое нарушение закона или прав человека, которое Подлежащие Экстрадиции могут убедительно доказать. Относительно полицейских операций они, как сговорившись, написали, что не имеют никакой возможности ни остановить их, ни повлиять на беспричинное увольнение двадцати обвиненных офицеров, ни выступить в печати с осуждением непонятной для них ситуации.

Государственный нотариус Альдо Буэнавентура, страстный любитель боя быков еще со времен учебы в Национальном лицее Сипакира и старый друг Эрнандо Сантоса, пользовавшийся его абсолютным доверием, доставил конверт в Медельин. Не успел он устроиться в забронированном номере 308 отеля «Интерконтиненталь», как зазвонил телефон.

– Сеньор Сантос?

– Нет, – ответил Альдо, – но я приехал по его поручению.

– Вы привезли то, что вам поручили?

Голос звучал так властно, что Альдо подумал, не сам ли это Эскобар, и ответил, что привез. Два молодых человека, внешним видом и манерами похожие на деловых людей, поднялись в номер. Альдо передал им письмо. Слегка поклонившись, они пожали ему руку и ушли.

Менее чем через неделю адвокат-антьокец Гидо Парра Монтойя привез Турбаю и Сантосу еще одно письмо от Подлежащих Экстрадиции. Хорошо известный в политических кругах столицы Парра всегда появлялся на публике неожиданно и непонятно откуда. Ему было сорок восемь лет, он дважды замещал депутатов-либералов в палате представителей и один раз сам избирался туда от Национального Народного Альянса, из которого выросла М-19. При Карлосе Льеросе Рестрепо он работал советником юридического отдела президентской администрации. В Медельине практиковал смолоду, 10 мая 1990 года был арестован по подозрению в связях с террористами, но через две недели освобожден за недостаточностью улик. Но ни это, ни другие шероховатости его биографии не мешали ему считаться знающим и энергичным юристом.

И все же на роль тайного посланника Подлежащих Экстрадиции трудно было найти более приметного человека. Парра всегда придавал большое значение своей внешности: носил костюмы платиново-серого цвета, считавшиеся тогда униформой бизнесмена, яркие рубашки и молодежные галстуки с большими узлами на итальянский манер. Бросались в глаза его церемонность, высокопарный слог и нарочитая любезность, граничащая с низкопоклонством. Самоубийственное качество, если хочешь стать слугой двух господ. При виде либерального экс-президента и директора крупнейшей газеты в стране красноречие Гидо хлынуло через край. «Почтеннейший доктор Турбай, мой дорогой доктор Сантос, я весь к вашим услугам», – произнес он и туг же допустил промах, который мог стоить жизни:

– Я здесь как адвокат Пабло Эскобара.

Эрнандо сразу воспользовался этим.

– Значит, письмо, которое вы принесли, от него?

– Нет, – поправился Гидо, не моргнув глазом, – оно от Подлежащих Экстрадиции, но ваш ответ адресуйте Эскобару, он сможет повлиять на переговоры.

Это было важное уточнение, так как Эскобар не оставлял следов для правосудия. Письма, которые могли его скомпрометировать, например, о заложниках, были написаны печатными буквами и подписаны «Подлежащие Экстрадиции» или любым другим именем: Мануэль, Габриэль, Антонио. Но там, где Эскобару нужно было выступить в роли обвинителя, он пользовался своим настоящим почерком и не только ставил имя и подпись, но и скреплял их отпечатком большого пальца. В тот период, когда были похищены журналисты, даже само существование Эскобара ставилось под сомнение. Вполне возможно, что Подлежащие Экстрадиции служили ему всего лишь псевдонимом, но не исключалось и обратное: имя и личность Пабло Эскобара использовались Подлежащими Экстрадиции для отвода глаз.

То, что Гидо Парра не стремится ограничиться обсуждением письменных предложений Подлежащих Экстрадиции, заметить можно было только сквозь лупу. В действительности он добивался, чтобы его клиентов воспринимали как политических преступников, по аналогии с повстанцами. Кроме того, он активно старался перевести проблемы наркоторговли в международную плоскость, предлагая прибегнуть к помощи Организации Объединенных Наций. После решительного отказа Турбая и Сантоса от содействия и этом вопросе, Гидо предложил несколько альтернативных вариантов. Так начинался этот долгий и бесплодный переговорный процесс, которому суждено было в конце концов зайти в тупик.

Получив второе письмо, Сантос и Турбай встретились с президентом. В половине девятого вечера Гавирия принял их в библиотеке. Он вел себя сдержаннее обычного, но очень ждал новостей о пленниках. Турбай и Сантос рассказали о полученных письмах, своем ответе и посредничестве Гидо Парра.

– Плохой посредник, – заметил президент. – Умный человек, хороший адвокат, но очень опасен. Теперь ясно: за всем этим стоит Эскобар.

Он с таким вниманием погрузился в чтение писем, что, казалось, его и нет в комнате. Закончив читать, Гавирия четко и без лишних слов высказал свое мнение, сообщив, что пи одна из служб разведки не имеет ни малейшего представления о том, где скрывают заложников. Письма лишний раз доказывают, что они в руках Пабло Эскобара.

В тот вечер Гавирия явил пример того, как до принятия окончательного решения следует подвергать сомнению все и вся. Он не исключал, что письма сфальсифицированы, что Гидо Парра ведет какую-то свою игру или же вообще все это чья-то игра, не имеющая никакого отношения к Эскобару. Собеседники покинули президента еще большими пессимистами, чем были до встречи: им показалось, что Гавирия рассматривает случившееся только как сложную государственную проблему и почти не придает значения их личным переживаниям.