Мы приземляемся в аэропорту Гелиополиса, где местами наблюдаются следы разрушений, оставленных недавней бомбардировкой, и мрачные скелеты уничтоженных самолётов – одни сгорели дотла, а у других всё ещё присутствуют неповреждённые части фюзеляжей. Тем не менее, поскольку это кладбище летательных аппаратов, а также место, где их восстанавливают и ремонтируют, вероятно, некоторые из этих останков не являются жертвами последнего налёта.

Стоит мне выйти из "Щебетуньи", как я ловлю на себе удивлённые взгляды, поскольку, как становится известно позднее, из Каира спешно эвакуируют женщин и детей и, что самое важное, посещение ими города не поощряется. Но в тот момент никто мне этого не объясняет, и нас, быстро посадив в автомобили, ожидающие меня и трёх докторов, тут же отправляют к нашему общему месту назначения, которым оказывается отель "Шеппард".

Поднявшись по ступенькам, ведущим на террасу перед входом в отель, я вижу сидящими за одним столом шестерых из восьми врачей, с которыми я рассталась на Робертс Филд, когда меня увозили на плантацию Файерстоун. С радостным возгласом я бросаюсь к ним, и те тоже приветствуют меня, как долгожданного друга.

Они печально рассказывают мне, что уже много дней ждут дальнейшей транспортировки в Индию, и поэтому, как и предсказывал Джерри Маллиган, я их догнала. Затем сообщают мне новости: Маллиган здесь вместе с другими лётчиками; двое врачей были назначены на должности прямо в Каире; один из гражданских, помешанных на животных, уехал в Карачи, тогда как другой, увы, тяжело заболел и по сию пору страдает от местной формы дизентерии, известной как "египетский понос". Бедолага находится на пороге смерти, и сомнительно, что сможет оклематься. Дальше следует новость похуже: двое других гражданских, которые отбыли чуть раньше нас и с которыми мы пересеклись на пять минут на одной из коротких остановок, разбились в Персидских горах, и их тела, найденные поисковой группой, были изувечены до неузнаваемости, поскольку первыми до них добрались волки.

Все эти беды, произошедшие с мужчинами, которых мы видели живыми и здоровыми совсем недавно, повергают нас в уныние, и мы какое-то время сидим в мрачном молчании, пока один из докторов не предлагает мне пойти и узнать про наличие свободных комнат, если я собираюсь лечь спать этой ночью. По счастью, в "Шеппарде" есть свободный номер, и я быстро селюсь туда с двумя своими чемоданами, уже выгруженными из "Щебетуньи", так как дальше наши с ней пути расходятся. В моей комнате, кажущейся на удивление цивилизованной после всего того, к чему я уже привыкла, тем не менее шумно и пыльно. Сейчас выходить на улицу слишком жарко, но вечером я присоединяюсь к своим друзьям по путешествию за ужином на открытой ресторанной террасе, оказывающейся одним из самых приятных мест в Каире. Довольно приличный оркестр играет ряд американских мелодий как минимум четырёхлетней давности, и мы отплясываем на квадратном танцполе в центре. Заведение привлекает своими зелёными деревьями и кустарником, красивыми цветами и приглушённым освещением, и тут много симпатичных, хорошо одетых молодых женщин (преимущественно дорогих проституток), танцующих с американскими и британскими офицерами и пытающихся вытянуть из тех все деньги, какие только возможно, – случается, как мне говорят, до пятисот долларов в неделю.

По мере поглощения ужина улучшается и наше душевное состояние, и когда наконец на сцене появляется Джерри Маллиган, мы все в прекрасном настроении и готовы слегка повеселиться. У него есть на этот счёт свои соображения, и он ведёт нас в большую гостиную отеля, где садится за пианино и начинает играть всю американскую музыку, какую только может вспомнить. Постепенно начинают собираться слушатели, сначала сияющие от знакомых мелодий американцы, позже британцы и египтяне, а затем и все прочие – со всего отеля, с террасы и даже с улицы. Просторный зал, как и все подходы к нему, заполнены до отказа. Вскоре толпа начинает подпевать, и это продолжается до тех пор, пока не становится совсем поздно и вконец обезумевший метрдотель не умоляет нас прекратить.

Прежде чем лечь спать, я стою на своём балконе и смотрю в полумраке, создаваемом лампами, выкрашенными в тёмно-синий цвет и потому излучающими странное жутковатое свечение, то в один, то в другой конец улицы. Тротуары сейчас пусты, но изредка мимо пробегает одинокая фигура, нередко останавливаемая ночным патрулём. Абсолютно очевидно, что военный режим и комендантский час соблюдаются с повышенной строгостью, которая вызвана недавними бомбардировками и тем фактом, что Роммель74 находится так близко.

Вытянувшись на низкой, широкой, удобной кровати, я слышу звук громких голосов, спорящих под моим окном, затем – выстрел и крик, и после этого опять всё тихо. Трудно осознать, что немцы совсем рядом, у Эль-Аламейна75, и что у Роммеля 150 000 человек, готовых в любой момент напасть на Каир.

18 августа

С утра первым делом я узнаю адрес двух очень дорогих моему сердцу людей – Миши и Леоны76. Те уже много лет, как живут в Каире, и я не виделась с ними целую вечность. Ловко проскользнув мимо их изумлённого египетского слуги, который, преданно выполняя свои обязанности и преградив мне дорогу, пытается узнать, как ему следует меня представить, я, пронесясь через пустую гостиную, врываюсь в столовую, где они мирно сидят за обедом.

"Душки, это я – Ирина, Эра", – кричу я, тут же обвив руками Мишу, который, бледный и испуганный, ошеломлённо таращится на меня, будто узрел привидение. Затем он встаёт – как я сквозь слёзы замечаю, с большим трудом – и заключает меня в свои трясущиеся объятия. А его жена Леона, тоже поднявшись, смотрит на меня изумлёнными, неверящими глазами.

"Это же Ирина, наша малышка Эра – Боже, да ведь она выглядит теперь точь-в-точь как её мать!" – шепчет та, в то время как слёзы текут по её лицу. Потом мы и обнимаемся, и целуемся, и смеёмся, и плачем, и говорим, делая всё это одновременно.

Трое британских офицеров, квартирующихся в том же доме, поначалу удивляются столь неожиданному прибытию, произведшему посреди их тихого обеда эффект разорвавшейся бомбы; однако, стоит им осознать ситуацию, проникнув в суть происходящего, они тут же присоединяются к общему гвалту и торжеству, приветствуя меня с распростёртыми объятиями. Затем на сцене появляется молоденькая дочь Миши и Леоны Талия77, и наше воссоединение становится полным. Они крутят и крутят меня, тщательно осматривая со всех сторон, изучая мой нос, мой лоб, мой рот, мои глаза, мои волосы и серьёзно обсуждая