Вот это война, думал Воронцов, слушая стрелка. Он видел, как «илы» заходили на штурмовку, как все на земле после их атаки становилось дыбом. И теперь он стоял рядом с экипажем одной из этих машин и слушал рассказ стрелка. Лучше бы он два года назад, когда только-только окончил школу и поступил в институт, сразу, как другие ребята, приехавшие в Москву из деревень, записался в аэроклуб. Тогда бы не попал в пехотное училище, а летал бы на таком же штурмовике. Или на истребителе. За один удачный бой — по ордену.

— Ты до войны в аэроклубе занимался? — спросил он стрелка.

— Нет. Не было у нас аэроклуба. Я из Ельца. Маленький городок. А вот лейтенант, считай, на фронт из аэроклуба прибыл. Трехмесячные курсы в учебном полку и — сюда.

— Наблюдал я за вами, как вы там, на переправе…

— Видел, как мы зенитку накрыли! Вот атака получилась так атака! Эрэсами! Ими попасть трудно. Командир попал. А потом — они нас…

— Я все видел. Здорово вы воюете.

Воронцов огляделся по сторонам. Лес тихо шумел вокруг. Ветер гулял по верхушкам осин и берез. В стороне переправы еще погромыхивало. Там, видимо, догорали транспорты, рвались в кузовах боеприпасы. Но ничего похожего на звуки погони Воронцов не услышал.

— Ну, что, отдохнул? — сказал он стрелку и снова перекинул через голову ремень снайперской винтовки. — Пошли, что ли?

— Погоди. — И стрелок спустился к ручью, стал на колени и умылся. Потом какое-то время разглядывал свои руки. Руки его дрожали.

На носилках тащить раненого было куда легче и удобнее. Правда, приходилось все же обходить заросли кустарника. Вскоре начались сосновые посадки, и они пошли по просеке. Здесь почти бежали. Даже появилась возможность поговорить.

— Винтовка у тебя немецкая. И подсумки тоже. — Стрелок говорил медленно, задышливо кашляя почти после каждого слова. Видать, наглотался-таки дыма, отравил что-то внутри. Но после всего пережитого поговорить ему очень хотелось. — Ты что, в разведке, что ли?

— Да вроде бы, — уклончиво ответил Воронцов.

— Это как понимать?

— А так. В разведке… Почти уже год…

— Не понял…

— Потом как-нибудь расскажу. Когда лейтенант очухается. А сейчас вот что скажи: кто наступает, мы или немцы?

— Никто не наступает. — Стрелок закашлялся. Быстрая ходьба влияла на его бронхи плохо: чем глубже он дышал, тем сильнее его душил кашель. — Мы сегодня утром вылетели на штурмовку колонны, которая двигалась к фронту. На обратном пути должны были ударить по переправе. Но колонну застали как раз на переправе. Так получилось. А неделю назад наступали. Но сейчас наступление заглохло. Немцы начали жать. Видал, сколько техники к передовой гонят?

Значит, ночью он все-таки миновал и своих, и немцев. Прошел обе-две линии и ничего не заметил. Вот тебе и разведчик. Обычно незанятые участки обороны контролируются хорошо укрепленными опорными пунктами. Так делают и наши, и немцы. Но незанятое войсками пространство в этом случае тщательно минируется. Значит, ночью он пошел по минному полю. А может, и по двум сразу. От этой мысли Воронцов вспотел.

— Так кто ты, курсант или разведчик? — снова начал допытываться стрелок. Видимо, его начала беспокоить неопределенность положения, в которое попали они с лейтенантом.

— И то, и другое, — снова отмахнулся Воронцов неопределенностью.

Стрелок пристально смотрел ему в спину. Воронцов это почувствовал. И понял, что дальше, тем более если очнется лейтенант, такие ответы не пройдут и надо будет летчикам говорить что-то определенное. Но как им расскажешь правду? Кто в нее поверит? Они здесь, по эту сторону фронта, всего несколько часов, а он… Они и войну знают разную. У них она — одна. У него — другая. И он решил молчать, пока не очнется лейтенант. Все-таки старшим по званию среди них был летчик, и уже если кому-то докладывать, то только ему. А сержант-стрелок, которого распирало любопытство и одновременно донимала тревога, подождет.

— Ты бы потише кашлял, сержант, — предупредил его Воронцов.

— Не могу. Мутит. Внутри будто гарь стоит. Как будто ожог внутри. Дыма наглотался.

— Хочешь воды?

Они остановились. Лейтенант застонал. Воронцов помог ему повернуться на бок.

— И фляжка у тебя, курсант, не нашенская…

— А вода? — усмехнулся Воронцов, не сводя со стрелка пристального и холодного взгляда.

— Вода-то в норме, — напряженно засмеялся стрелок. — Наша водичка. Но ее, как известно, и немцы пьют.

Что ж, разговор зашел в тупик.

— Все. Привал. Надо разжечь костер. Лейтенанта колотит. Жар не спадает. Да и ты бохаешь… — Воронцов осмотрел голову лейтенанта, осторожно поддел пальцем бинты. — Рану еще раз промыть надо. Отваром. Иначе загубим твоего командира.

— А ты, курсант, нас не сдашь? — спросил вдруг стрелок, и в голосе его Воронцов почувствовал страх.

— Сейчас я беспокоюсь только об одном: как бы не попасться вместе с вами. Я, пока шел, костра ни разу не разжигал. А теперь, у немцев под самым носом, — надо.

— Тогда, может, и обойдемся без костра?

— А лейтенант?

— Лейтенанту, если ничем ему не поможем, лучше не станет. Только хуже. Но сделаем давай так когда костер разгорится, ты заступаешь в охранение. И еще: больше ни о чем не расспрашивай. А то уйду. Понял?

— Нет, курсант, ты только не уходи. Не бросай нас. Командира надо вынести. Один я с ним не справлюсь. Тяжелый. Не донесу.

— Ты лучше с ним договорись, чтобы он тебя в Особый отдел не сдал на выходе.

— Не сдаст. Это он бредит.

— Смотри… Как бы потом его бред в протоколе не оказался.

И они пошли собирать хворост.

Стрельба в стороне траншеи стала постепенно затихать. Григорьев то привставал на корточках, то снова садился, прислушивался. Там, за деревьями, прогрохотали танки, лоскоча гусеницами. Похоже было, будто трактора возвращались с пахоты. Нелюбин даже прикрыл глаза от внезапных сладких воспоминаний, когда все в окружающем мире происходило правильно, без особой обиды для людей, когда люди не гонялись друг за другом, чтобы поймать на мушку или всадить в живот штык. Было ж и такое хорошее время. Эх, какое хорошее время было! Ушло. Разом обрезало. В одно утро.

— Григорьев, ты, ектыть, голову убери. Пока не прошли. А то заметят…

— А видать, поздно, взводный. — Голос сержанта Григорьева разом задеревенел, осип. — Идут… Вон они…

Нелюбин приподнялся на локте и посмотрел туда, куда неподвижным истуканом глядел сержант Григорьев.

И правда, по коровьей стежке, держа как раз на их осину, под которой они залегли в надежде переждать контратаку, шли трое немцев. Один с автоматом, двое с винтовками. В солнечных бликах поблескивали гофрированные коробки противогазов, мелькали каски, обтянутые камуфляжной материей и утыканные березовыми веточками.