- Ты должен понять, что я недовольна.  Недовольна не потому, что ты делаешь, а как ты это делаешь. Может, у меня другие планы?

- Дашка, - закатываю я глаза. – Не будь занозой, высшее благо для женщины – умение промолчать и согласиться. 

- «Всякая женщина, которая почитает мужа и не мучает его, будет счастливой», - выдает Дашка, сверкая на меня темными глазами, кривя губы в полной насмешки улыбке. – Так?

Ну надо же… Все-таки начала читать.

Я смотрю на нее какое-то время и улыбаюсь открыто, кошусь на экран телефона. Машина почти подъехала, осталось не больше двух минут.

- «Жена да учится в безмолвии, со всякою покорностью; а учить жене не позволяю, ни властвовать над мужем».

Дашка закусывает губу, щурится, морщит лоб, пытается вспомнить, может, чтобы ответить, а может, чтобы просто вспомнить.

- Не помню, - сдается она через секунд десять моего пристального разглядывания. – Что это?

- Первое послание к Тимофею.

Дашка опять закусывает губу, снова морщится, думает. Пока она думает, подъезжает тачка, и я открываю перед девчонкой дверь, сажусь следом за задумчивой Лебедевой. Она молчит практически всю дорогу, не отрывает взгляд от дороги. В салоне пахнет освежителем, что-то приглушенно бормочет радио, водитель вроде даже нормальный: едет ровно, не дергается, не особенно уставший. Но, несмотря на это, я ему все равно не доверяю, я вообще не доверяю людям. Поэтому таксист везет нас к тому переулку, где я оставил собственную машину.

Я наблюдаю за Лебедевой всю дорогу от ее дома, откинув голову на спинку сиденья и прикрыв глаза. На улице снова дождь, а девчонка все еще молчит. И мне хочется знать, что творится в ее голове, что такого было в нашем разговоре, что она ускользнула от меня в себя.

- Ты зависла, Ребенок.

Дашка никак не реагирует, и я вижу понимающую усмешку водителя в зеркале заднего вида. Ага. Как будто он действительно понимает хоть что-то.

- Дашка? – я касаюсь ее ноги, и девчонка вздрагивает, но на меня не смотрит.

- Прости, задумалась, - немного заторможено отвечает мне Дашка, указывая на очевидное. – Андрей, - она продолжает смотреть в окно, на проплывающие мимо машины, на людей, на что-то еще. На меня не смотрит. Бледные руки расслабленно лежат на коленях, волосы немного растрепаны, говорит медленно, - скажи, почему вера такая?

- Что? – Я поворачиваю к Дашке голову не из-за вопроса, из-за тона, которым он задан, но Лебедева продолжает упорно пялиться на улицу.

- Ты слышал, - повторяет она. – Почему все так…  Зачем такая жесть? Почему вера наказывает и запугивает? Разве она не должна дарить успокоение и любовь?

Я вздыхаю, тру переносицу. Она умеет задавать вопросы. Те и не те одновременно.

- Должна… не должна… Это тебе решать, Ребенок. Во что ты хочешь верить, а во что нет. Хочешь, можешь вообще на все положить. Коран, Тора, Библия… возьми из них лучшее для себя, остальное – смой в унитаз.

- Смыть в унитаз… Как что-то из этого? – фыркает Лебедева. - «Убивай гадалок, убивай скотоложников, убивай иноверцев, убивай тех, кто поклоняется ангелам, убивай «буйных и непокорных» детей»?

- Исход и Второзаконие, - киваю, снова улыбаюсь. - «Любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас». Неплохо, по-моему. Есть конечно еще над чем поработать, но посыл в целом верный. Это можешь оставить и в это верить. Если хочешь, - улыбаюсь еще шире, рассматривая девчонку.

- От Матфея, - закусывает Лебедева губу и тянется к ручке дверцы, потому что мы уже приехали, машина стоит на месте, а водитель таращится на нас. Дашка выскальзывает из такси прежде, чем я успеваю сказать что-то еще. Тоже тянусь к ручке дверцы, но взгляд водилы заставляет на миг притормозить. Он смотрит так, будто увидел Пугачеву на собственных похоронах: недоверчиво, недоуменно, с подозрением.

- Это все Гугл виноват и американцы, - пожимаю я плечами, несколько секунд наблюдая за работой мысли в голове мужика. Мужик очень старается.

А я все-таки дергаю на себя ручку и толкаю дверь. На таксиста уже плевать, потому что Дашка стоит почти рядом с моей машиной, все еще хмурится. И мне совершенно не нравится это ее настроение.

- Улыбнись мне, Ребенок, - пищит сигнализация. – Расслабься и поехали предадимся чревоугодию. Я сегодня еще не завтракал.

Девчонка кивает, садится на переднее сидение и улыбается мне как обычно. Знакомой и привычной улыбкой, снова становится беззаботной. Это не притворство, у Лебедевой с этим отвратительно хреново, просто она – ребенок, и удивительно легко переключается. Я везу Дашку в бургерную, где мы действительно объедаемся гамбургерами, выпиваем по огромному стакану кофе, а на десерт Лебедева уплетает свой кусок торта. Снова смеется, шутит и подкалывает меня. В школу я ее пирвожу только к третьему уроку, а потом возвращаюсь в бар, в свой кабинет, где на столе так до сих пор и стоит бокал, оставленный куклой. Но сосредоточиться не получается. Мысли почему-то снова возвращаются к Дашке и тому, что произошло сегодня утром. Надо купить ей новый мобильник, мне совершенно не нравится, что девчонка в любой момент может остаться без связи.

Но я все-таки заставляю себя закончить с бокалом куклы: снять с него то, что приведет меня сегодня ночью к ней в сон. Это несложно, скорее уныло, потому что требует сосредоточенности и внимания. Ну и заодно я лишний раз убеждаюсь, что девочка-цветочек не сумасшедшая и… всего лишь человек.

Жаль.

Безумно жаль. Было бы гораздо интереснее, если бы тут был какой-то подвох.

В бар я спускаюсь только ближе к семи вечера и застываю возле стойки, второй раз за этот день пытаясь справиться с собственным дерьмом.

За столиком у самого входа сидит Игорек. Сидит не один, сидит в компании Элисте Громовой, и, судя, по выражению лица собирательницы, достал он ее знатно.

Бесит.

Бесит так, что я почти готов спалить все вокруг к чертям собачьим. И дело не в Громовой, дело в Игоре. Он, сука, осмелился сюда вернуться.

- Игорек, - я застываю возле них, - я думал, мы друг друга поняли, но, видимо, стоит объяснить еще раз: катись нахер из моего бара, пока я тебе голову в задницу не засунул.

Игорь поднимает на меня застывший остекленевший взгляд, кривит губы и одергивает руку от ладони собирательницы.

Элисте тоже поворачивает ко мне голову, я не смотрю на Громову, но чувствую ее взгляд, чувствую так, будто она касается меня. Всего меня, а не только того, что на поверхности, и это странно.

Но с этим я разберусь позже, сейчас Игорь.

- Зарецкий, - едва слышно произносит он. – Я думал, «Безнадега» открыта для всех. Или ты переписываешь правила на ходу?

- Тебе не нужен этот бар, - качаю головой. – И ты испытываешь мое терпение.