Казалось бы, раннее утро, но в салоне уже не продохнуть. Она включает кондиционер. «Жара. И это дурацкое марево. Все-таки что-то странное с погодой… —

* * *

Клочки с номерами телефонов он разложил на обеденном столе. В два столбика, соблюдая строгий порядок: справа напечатанные, слева – написанные от руки. Первые казались безликими. Тех, кто скрывался за ровными компьютерными буквами, невозможно вообразить. Прижав их ладонью, чтобы не нарушить порядок, отодвигает в сторону.

Безотчетно повторяя жест отца, потирает руки, прежде чем погрузиться в изучение корявых букв и цифр. Именно это свойство кажется особенно обнадеживающим: их вывели неловкие пальцы. Значит, привычные к физическому труду.

Мужской голос, ответивший на вызов, выслушал сбивчивое объяснение и, помедлив, дал ответ: на этой неделе все заняты на другом объекте. «Не решите до субботы, звоните. Кого-нибудь пришлю».

Жалкое желание: отложить до субботы – шевельнулось, но улеглось.

Второй голос оказался женским. Она обещала передать бригадиру. Сказала: перезвонит в течение часа.

На третий звонок никто не отозвался.

В распоряжении четвертого только водопроводчики. «Читали объявление? Там же ясно, черным по белому». – Он хотел извиниться, но раздраженный басок дал отбой.

Пятый, надолго задумавшись, так что пришлось окликать: алло! алло! Вы слушаете? – ответил, что работы по горло, лето, слишком малый объем, чтобы браться.

Шестой оказался тем же женским голосом, который обещал передать его просьбу бригадиру. Он сверил номера телефонов и признал свою оплошность: «Простите… Но там, на столбе, два ваших объявления. Вот я и…» Во всяком случае, она подтвердила прежнее обещание: ждите, перезвонит.

Он засек время и принял решение: сделать перерыв.

Прислушался, но ничего не расслышал: родители молчали. Он кивнул удовлетворенно: еще бы. На его месте даже они не добились бы большего. Всё, от него зависящее, сделано. Теперь надо дождаться обещанного звонка.

«А если не дождусь? Если вообще не позвонят?.. И что тогда? – снова подступала паника. – Как – что? Звонить и звонить последовательно, по всем оторванным номерам. Рано или поздно кто-нибудь обязательно откликнется. Согласится. Придет… Главное, добросовестность и методичность. Торопиться некуда. Они же не торопились. Жили так, словно им отведена целая вечность: копать, таскать, полоть…»

Телефонный звонок раздался раньше, чем он – уже в третий раз – проверил время. Голос, говоривший с едва уловимым акцентом (кажется, все-таки белорусским), назвался бригадиром. Выслушав, спросил адрес.

– Сосновая улица, дом шестнадцать, – он представил себе карту: – Знаете магазин на горке? Если от него, надо свернуть по Еловой, там – до леса, дальше – направо и до конца. У меня самый последний участок…

Хотелось объяснить подробнее, сказать: Сосновая – легко запомнить. По аналогии с названием райцентра. От магазина совсем недалеко, неторопливым шагом минут пятнадцать, – но голос не дослушал:

– Понял. Завтра в одиннадцать. Кто-нибудь будьте дома, – и отключился.

Он сел на скамейку, смиряя радостное волнение. «Сделал. Справился. Этот бригадир – человек…»

Оперся ладонями о колени: «Почитать или пообедать?..» Давило голову. Этим летом как-то особенно часто. Снова всплывали старухи: сперва та, что советовала обратиться к водопроводчику, – в руке она держала шланг. За ней другие, базарные, – расположившись за дощатым прилавком, стояли над плодами своих трудов. Стараясь отрешиться от давящей боли, он всматривался в лица, но снова видел овощи: старуха-огурец, старуха-картофелина, старуха-кабачок…

Поднялся и обошел дом.

За дощатым туалетом виднелась компостная яма: сорняки и палые листья, слоями, вперемешку с дерьмом. Лет через пять вонючее месиво сгнивает – превращается в подкормку, которую можно раскладывать по грядкам. Огурцы, картошка, кабачки, патиссоны… Помидоры, укроп, петрушка. Говорили: из земли – на стол. С осени закладывали в ямы: слой картошки, слой песка, снова слой картошки. Клубни, долежавшие до лета, припахивали гнильцой. Сперва доесть старое – незыблемый принцип. За это время новое успевало подгнить. Последние закатки доедали в августе. В это время начинался круговорот банок: полные – с дачи, пустые – на дачу. Огурцы, компоты, варенье… Движение – из года в год по одному и тому же кругу, как лошади в шорах.

Глядя на компостную яму, буйно поросшую сорняками, думал: «Это мне так кажется. А им – нет. Мои родители не тосковали и не печалились. Герои, не хуже самохваловских метростроевцев – мускулистых людей какой-то особой породы, готовых бросить вызов природным недрам. Чудотворцы своего участка земли…

Говорили: разбить сад и огород. Растения, посаженные их руками, не зависели ни от века, ни от общественного строя. Росли, плодоносили, цвели. И все-таки он не мог отрешиться от странного чувства: не сад, а натюрморт. Островок мертвой природы, искусственная реальность, прирученная, но так и не ожившая. Может быть, они тоже это чувствовали? Копали, пололи, прищипывали клубничные усики, гордились своими свершениями, но никогда не радовались: он не помнит улыбок на их губах.

Вниз уходили гигантские ступени, заросшие лопухами и крапивой. На языке родителей это называлось: террасы. Всё – вручную. Лопатами, в четыре руки. Носили булыжники. Укрепляли склоны, добиваясь почти геометрической точности. Теперь прямые углы смягчились и расползлись. Природа, не имеющая уважения к труду прошлых поколений, размыла искусственные очертания, словно прошлась варварской кистью.

Стоял, вглядываясь в победное буйство сорняков. Поле битвы, на котором сражались родители. Только их неусыпный труд сдерживал восстание этих масс. Теперь сорняки обрели свободу. В памяти всплыла надпись, начертанная на одной древней стеле, кажется, царя Саргона, разрушителя цивилизаций:

НА РУИНАХ,

ОСТАВШИХСЯ

ПОСЛЕ МОИХ ПОБЕД,

РАСТУТ СОРНЯКИ.

Вдоль дальнего забора разрастался малинник – колючие кусты, в родительские времена усыпанные ягодами. С годами все выродилось. Он уже не собирал. Яблони тоже одичали. Яблоки, когда-то крупные и сочные, – теперь с детский кулачок.

«Может, полить?..» – но уже отрешенно, как о мертвом ритуале, пришедшем из глубины веков. Из чужой – давным-давно стершейся – памяти.

Поздно. Время упущено. Вода, которую он откроет, достанется сорнякам… —

* * *

Похоже, она зря волновалась. Девица, дежурившая в конторе, охотно выписала дубликат. Остальные документы в порядке. Теперь – кадастровая съемка.

– Вы помните? Мне – по срочному тарифу. Я предупреждала, по телефону.

Обещала, что приедут завтра. В самом крайнем случае послезавтра: лето, много заказов.

– Я могу поговорить с непосредственными исполнителями?