Ясна понимала, что надо быть готовой к любому приключению, ибо она оказалась в мире ином, близком и в то же время бесконечно далеком от того, к которому она привыкла. Но и в этом новом для нее мире люди любят друг друга, страдают и сражаются за хлеб насущный. Хотя трудятся они не только ради осязаемого и вещественного — они меняют облик вечности.

Вняв зову, Ясна и Молчуна стала воспринимать иначе, не так, как прежде. Она чувствовала, что все его существо томится по творчеству, и это ее завораживало. В то же время она видела, как недостает ему средств и способов для удовлетворения этой потребности творить. И потому он не может — пока — осуществить все то, на что он способен и что ему так желанно.

Стражи первого из пяти укреплений встретили их ничуть не радушнее обычного:

— Ваши пропуска.

— У нас их нет.

— Так возвращайтесь туда, откуда пришли.

— Я — Молчун, сын Неби, он — старший мастер артели в Месте Истины. Распорядитесь сообщить моему отцу о том, что странствия мои завершены и что я намерен войти в селение вместе со своей женой.

— Ах так?.. Надо начальству доложить. Оставайтесь пока здесь.

Стражник передал запрос своему товарищу, отправившемуся во второе укрепление, и то же происходило дальше, вплоть до последнего, пятого, укрепления, пока рапорт не лег на стол начальника стражи Собека. И тот велел пропустить пару через все «пять стен», решив лично побеседовать с непрошеными гостями.

Увидев руководителя охраны, вовсе не лучившегося дружелюбием, Ясна и Молчун поняли, что их путешествие далеко не завершено.

— Ваш рассказ не представляется мне заслуживающим доверия, — холодно сказал Собек. — И если вы вздумали меня обмануть, вам это дорого обойдется.

Начальник охраны Собек даже не предложил гостям присесть. Он не выспался, проглоченные наспех бобы с подливкой переваривались скверно, да еще проклятая жара, от которой нет спасения.

— Вы же знакомы со старшим мастером артели Неби? — спокойно спросил Молчун.

— Запутать меня хочешь? Ты ведь его совсем не знаешь. У Неби сыновей нет.

— С точки зрения непосвященного, ваши слова, бесспорно, точны.

— Что ты такое несешь?..

— Мои родители умерли, и Неби принял меня в свою семью. Поэтому мастера Места Истины видят во мне сына своего начальника. А вы, наверное, с недавних пор здесь служите, иначе бы вам наверняка довелось не раз услыхать мое имя.

Собек что было силы грохнул кулачищем по утлому столику.

— Наплетут с три короба — истории, тайны… Почему я должен тебе верить? У меня нет права входить в селение!

— Позвольте мне переговорить со стражем у главных ворот. А он сообщит отцу.

— Ну-ну… А этой чего надо? Кто она?

— Это Ясна, моя жена.

— Дочка она чья, спрашиваю.

— Одного фиванца. Он живет на восточном берегу.

— Чего? Так она не в деревне живет?

— Пока нет. Будет. Вместе со мной.

Собек обвиняюще выставил указательный палец в сторону Молчуна.

— Чем докажешь, что вы женаты?

— Вам хорошо известно, что никаких документов для подтверждения брака не требуется.

— Но я же должен знать, что у вас общий кров и совместное хозяйство. А где он у тебя, этот твой кров?

— Если вы разрешите нам войти в поселок помощников и изволите пойти с нами, то вы его увидите.

— Пошли.

С внешней стороны стен, ограждавших селение, стояли скромные домики — в них жили помощники, но не все, а лишь те, которые могли в любую минуту понадобиться тем или иным мастерам. Поэтому им и было позволено селиться неподалеку от деревни и за ее оградой строить себе неброское жилье. Без кузнеца мало кто может обойтись, и потому в поселке жил сириец Овед, коренастый и коротконогий бородач со здоровенными ручищами. Сорокалетний кузнец клепал кое-какую утварь и мог починить или выковать любое орудие для чего угодно, лишь бы оно было металлическим.

Завидев приближающегося Молчуна, Овед выскочил из кузни и кинулся к молодому человеку, чтобы обнять его. Будь Молчун чуть худосочнее, это объятие его если бы и не переломило то наверняка свалило бы с ног.

— Наконец-то! Явился не запылился! Я всегда говорил, что никуда ты не денешься! А они: пропал, пропал… Писец Рамосе хнычет всю дорогу, а отец, тот и вовсе всякую надежду потерял.

Собек, похоже, почувствовал себя чужим на этом празднике жизни и прорычал, не скрывая раздражения:

— Посмеяться надо мной вздумал? Это же не твой дом, тут Овед живет.

Тут уже кузнец взвился:

— Тебе-то какое дело, начальник?

— Этот человек утверждает, что он женат на этой женщине, но у них даже общей крыши над головами нету.

Овед наконец обернулся к Ясне.

— Боги вездесущие! Эх, все божества неба и земли! Вот это красавица! Если б мне на такой надо было жениться, в миг бы женился! Тебе не все докладывают, начальник, ой, далеко не все. И потому до тебя еще не дошла весть, что я подготовил покои для этой молодой четы. И молодожены войдут в свою обитель у всех на виду, и никто не сможет сказать, что они от кого-то прячутся. И останутся там друг с другом, и, это, ну, вступят в этот ихний союз.

Совсем уж разозлившийся Собек сдаваться не хотел.

— А если девушка не согласна, а если эти двое вообще брат и сестра, то…

— Ну-ка бери меня на руки, — велела Ясна Молчуну, который уже ступил одной ногой на порог дома и был готов войти в него. Без нее?

— Я восхищаюсь вами, начальник Собек! Вы так замечательно исполняете свой долг! — торжественно произнес приемный сын Неби. — Мы любим друг друга, Ясна и я, мы — муж и жена, и мы намерены воздать подобающие почести богине любви Хатхор и будем молить ее о даровании нам счастья.

— Ты намерен лично присутствовать при этом событии? Чтобы если уж писать донесение, так по горячим следам, так? — поинтересовался у стражника кузнец.

Развеселился… Смешок у этого Оведа какой-то каркающий, злобно думал Собек, торопливо шагая к своей конторе. Ничего. Придет и его час. И этому Молчуну он еще все припомнит. И если тот хоть разок оступится, если позволит себе хоть малейшую оплошность — ему несдобровать.

До чего же сладостной была эта ночь любви в тесной клетушке, в которой, кроме колченогого лежака, ничего больше и не было! Тела трудились сообща и друг для друга, каждое спешило ответить на малейшее желание другого, и в слитности согласных движений являла себя ворожба желания и открывало себя волшебство нежности.

— Счастлив он, этот час, — сказал Молчун, когда солнце стояло уже высоко в небе. — И какая богиня могла бы продлить его навеки?