я эту трещину на голограмме, Никита Сергеевич. Подвижки и смещения еще идут, трещины, хоть и медленно, но растут. А эти дикари тянут время. Будто их не крейсеры, а медовые ульи защищают.

— Крейсеры не слишком защитили, с чего бы им доверять.

Здвиски хмыкнул. За эти долгие дни Ларский привык видеть в нем верного оруженосца, с которым можно без церемоний и по душам.

За косогором, поросшим полевыми травами, шел короткий спуск в долину. Тропинка осыпалась каменной крошкой, ускользала из-за ботинок, хотя комбискафандр легко балансировал тело. Багульник, кое-где вышитый желтизной, затягивал склон, прижимался к земле. Зря, наивный: опасность приходила не с неба, а из глубины, ломая основания горных гряд.

— Смотрите-ка, цветет!

Там, куда Здвински простер лапищу, на тонких ветках красовались нежно-розовые головки. Нахальные и одинокие среди темной зелени и желтых росчерков. Кто-то прячется, а кто-то жадно живет, боясь не успеть. Все как у людей.

— Ладно, романтик, идем расхлебывать прозу жизни, раз оторвал меня от любования красотами.

Они зашагали по-деловому, хотя возвращаться к людям, сводкам и голограммам хотелось меньше всего. Всегда чуждый пасторальности Ларский с любопытством выхватывал взглядом непривычные картинки: неровный островок сочных свекольных листьев под белоснежными шапками гортензии, пожелтевшие огуречные плети на выщербленном валуне, брошенные на землю холмики сухой травы, отяжелевшие плодами помидорные кусты среди оранжевых бархатцев и громадин полосатых тыкв. В огородном хозяйстве соцданов, казалось, не было никакого порядка, растения перемешивались, перекрывая друг друга листьями и соцветиями. Боярышник в хороводе морковки, хвойный валежник, пробитый чесночными стрелками.

Ларский читал об американских поселениях лакота. Одна из групп соцданов, которая выбрала себе имя античного индийского племени, чтобы повторить прошлое. Сбегая из городов, они, действительно, умели создавать идеальную естественную среду. У живущих так с рождения «лакота» был самый высокий рейтинг естественного здоровья. Не торопясь, наблюдая за растениями, насекомыми и птицами, не чураясь простой техники, они выращивали вокруг поселений природную колыбель. В ней спать среди травы удобно и просто, как дышать.

Естественный баланс в природе соцданы почитали за истинный источник развития цивилизации, к нему и стремились. А сбегали, обрывая все связи, от людской тесноты, давления информации, от потока данных, бесконечно всплывающего перед глазами. А особенно от практики записывать знания прямо в мозг и отрабатывать нужные навыки в трансовом состоянии. Бежали в тишину, во время, влипшее в паутину.

Многие знания — многие печали, и дело не в поводах для размышлений. Чем больше знал нынешний человек, тем чаще зияли разрывы в развитии личности. Метания, потерянность, не уверенность в своих решениях. Запутавшаяся в конечностях сороконожка тонет в сомнениях или движется рывками. Не стал ли таким Майкл Стэнли? Он любил проводить время, обмотав мозг проводами. И теперь куда-то ведет экзопланету.

Вместе со Здвински они нырнули в тень мобильного спасательного конструкта. Тот состоял из сцепленных платформ, малого штабного челнока, тяжело снаряженных авиеток сопровождения и боевого заграждения. После приземления конструкция распалась. На краю взятого под контроль периметра плазмодроны нашли еще одно пострадавшее поселение, и часть спасателей отправилась туда. Впрочем, это не конец поисков, горный Алтай всегда привлекал тех, кто бежал от полной благоденствия жизни по эмоциональным, идейным причинам, а порой из духа противоречия. Были и те, кто жил в диких местах по одиночке или семьёй. Отыскать их среди перекроенных гор — та еще головная боль.

Погрузка местных на платформу шла медленно: роботы под наблюдением хозяев компоновали скарб в большие вакуумные кубы и подтаскивали к транспортеру. Жители городов обычно не брали с собой ничего лишнего, привыкли, что пространство для жизни может создаваться и меняться под сиюминутные потребности. Совсем иное соцданы, для них каждая вещь — это кусочек выстроенной собственными руками вселенной с прошлым и настоящим. Потеря любой семейной чашки воспринималась болезненно. Общение с соцданами порой сродни контактам с инопланетной расой, настолько эти люди казались не понятными.

Но придется говорить.

Группа «старичья» сидела на поваленных сосновых стволах. Сухощавый смуглый мужчина встал с пня и шагнул навстречу. Путаница морщин оплетала внимательные чуть раскосые глаза, ветер рвал ворот просторной рубахи, надувал пузырь за спиной. За дни войны Ларский не видел ни пяди, где бы не бесновался ветер, не лил дождь, не сотрясалась земля, не застилал небо пепельный закат. Вызванные непрекращающимися огневыми столкновениями стихии бились над планетой в бессильной ярости. Сюда докатился только лишь отголосок их гнева, похожий на преддверие смены погоды.

— Добрый день, уважаемый, — с легкой картавостью обратился мужчина. — Мы так понимаем, вы здесь главный, вот и ставим вас в известность, что никуда не полетим.

Не иначе делегат от народа. Здвински за спиной буркнул зло и нечленораздельно. Ларский махнул рукой, чтобы тот не накалял обстановку, а лучше занялся делом.

— Меня зовут Никита Сергеевич. Как к вам обратиться?

— Терентий Васильевич обращайтесь, если нужно.

Вполне себе моложавый дед, впрочем, как и остальные. Скрестил руки на груди и взирал на Ларского с удивлением, будто и не думал, что человек в скафандре окажется говорящим. Похоже, они друг от друга не ожидают разумных слов. Ларский вежливо кивнул и перевел взгляд на других. Лица разной степени морщинистости, крепкие, подтянутые фигуры, кто-то в легкой косоворотке, кто-то в толстовке, один в ярко-желтой парке. Штаны почти на каждом плотные и широкие с наляпанными на бедрах карманами. Двое и вовсе затянуты от подбородка до щиколоток в стандартные плотные слайсы. Но всех объединяет одно — настороженность в глазах.

— Терентий Васильевич, вы и ваши односельчане понимаете, что происходит?

— Не держите нас за детей, Никита Сергеевич. Вы же как прилетели, информационное полотно на полнеба развесили. Война идет. На нас прут из космоса, мы отбиваемся. Пока больше гематом, чем побед. Поэтому женщины, дети и все желающие полетят с вами. Мы в восьмером — нет.

— И какие у вас причины?

Дед Терентий пожал плечами и бросил взгляд на остальных. Желание вступить в беседу те не выказывали. Ларский шагнул влево и устроился в выемке ствола. Выдернул из-под ног длинную ветку с остатками сухих пожелтевших игл, злым движением хрустнул тонким концом и отбросил его в сторону.

— Война, значит? И мы отбиваемся?

Ткнул кривой палкой в пыльную, вытоптанную землю между стволами и прочертил зигзаг.

— Хочешь карту боевых действий нарисовать, офицер?

Терентий пружинисто присел на корточки и свесил с колен широкие, дочерна загоревшие кисти рук. Ему явно было интересно, да и остальные вытянули шеи.

— Карту гематом, — отрезал Ларский, помолчал и добавил: — Здесь, на Алтае.

Стал быстро накладывать линию на линию, угол на угол.

— Твари влепили