Если бы Игрек произнес свое заклинание вслух, покладистая барышня, конечно, не стала бы долго упрямиться. Но беззвучное шевеление губ длинного придурка не могло ее вразумить.

Люся обернулась. При виде двух мужчин, тупо уставившихся на нее, она показала им язык. Розовый. Трепещущий от страсти.

— Очень хорошо! — одобрительно прошипел джентльмен мальчугану.

— Но я просил ее сделать совсем другое!

— Неважно. Главное — потаскуха прореагировала на тебя.

Игрек не стал спорить, хотя реагировала на него Люська и прежде, завлекая своими женскими прелестями. Только бурный роман Долговязого с Тиной удерживал сестричку от более решительных шагов.

Влажный Люсин язык дразнил Игрека, то высовываясь, то прячась обратно. Очень сексуально.

— Чудесно! — плотоядно посмеивался Брокгауз. — В другой раз она снимет трусики!

Знал бы нечестивец, как этого хотелось чувственной девушке! Правда, наедине с Игреком!

7.

Полковник Судаков присматривался к обитателям странного заведения, но медлил с арестом террористов. Его сослуживцы недоумевали: настали самые горячие деньки! Москва взяла за яйца, едва прослышав о мафии сумасшедших террористов, а Судаков улегся в психушку! Совсем, что ли, шеф с ума спятил!

Бестолковые хлопотуны не могли взять в толк, что Сергею Павловичу перед серьезной операцией необходимо собраться с мыслями. Пусть московские генералы сами себя за волосы вытаскивают из болота! Бездельники, уповающие на то, что полковник Судаков спасет, их, раскрыв крупную террористическую организацию.

Почуяли вкус крови, вурдалаки! Плечи под погонами зачесались в предвкушении новых звезд! Укол вам в жопу, а не поцелуй в плечо!

Лучшим отдохновением для Сергея Павловича всегда было не перемещение в пространстве, а изменение имени или облика.

Став Брокгаузом, он в психушке отдыхал от полковника Судакова лучше, нежели окажись он хоть на Багамах, но Судаковым. А уж наклей Сергей Павлович себе бороденку, усики да паричок напяль какой‑нибудь завалящий — и вовсе именины сердца!

— Ку-ку… ку-ку… ку-ку…

Накукуй себе, стерва, погибель!

1.

Чуткая Кукушка согласилась покемарить на диванчике в отделении буйных шизофреников, несмотря на угрозу надругательства. Лишь бы Аля осталась на ночь наедине с Игреком. Сама ясновидящая с удовольствием осталась бы в палате, но Ведьма почему-то не терпела соглядатаев.

— Любовью я занимаюсь без свидетелей! — говаривала она.

— Почему? Разве любовь — это преступление?

— Ку-ку… ку-ку… ку-ку…

Насторожились буйные шизофреники, расправили члены.

* * *

После случившегося в ночь пожара проникновения в тело возлюбленного Алевтина не решалась на подобные эксперименты. Она страшилась даже ненароком после любовного экстаза очутиться в ловушке чужого тела. Возможно, поэтому никакого экстаза у Ведьмы не наступало. Прежде с ней такого не случалось. Барышня сама умела доводить себя до такого состояния взвинченности, что прикоснись к ней хоть пальцем — извержения страсти не избежать. Более того, прежде для Тины не имело большого значения — чей это палец: мужчины или женщины. Несведущие в любви знакомые называли спасительное свойство Ведьмы обидным словом «блядство», хотя суть его состояла не в неразборчивости Алевтины или ее всечеловеческой отзывчивости, а только в богатом воображении. Строго говоря, трогать посторонним пальцем чувственное создание было совершенно не обязательно. И без этой глупости Тина вполне могла достичь желанного блаженства единственно прихотливой игрой воображения. Поэтому Ведьме смешны были бесконечные сетования знакомых дам на то, что их кавалер оказался слабосильным. Они сами казались сладострастнице бесчувственными деревяшками.

Каково же было Тине нынче, когда тело любимого всю ночь напролет могло обжигать ее снаружи, не вызывая ответного пожара изнутри!

В ночь, когда Кукушка (жалостливая во всем, за исключением осуществления своего предназначения) отдалась на поругание необузданным шизофреникам, Тина всего лишь на мгновение забыла о своих страхах. И сразу же горло ей перехватила спазма от умопомрачительного наслаждения. Если б не это, самозабвенный кошачий крик Ведьмы поднял бы на ноги всю Воробьевку. И ничто живое не спаслось бы от безумной страсти растревоженных параноиков!

* * *

Испугалась Алевтина, только очнувшись после любовного экстаза. Отпрянула от любимого.

И узрела себя.

Тина впала в беспамятство, отдав своему избраннику все жизненные силы.

«Опять я влезла в чужое тело!» — запоздало ужаснулась Ведьма. И все же не смогла отказать себе в удовольствии освоиться в нем.

Алевтина встала. Приблизилась к зеркалу, чтоб увидеть себя во всей красе.

Барышне очень понравилось. Не только чужое тело снаружи, но и пребывание в нем. В обличье возлюбленного ей стало уютно. Как в своей разношенной одежде.

Забыв, что она в чужой телесной оболочке, Алевтина вышла в коридор.

После сумасшедшего дня, уронив голову на стол, тяжело, по-мужски, всхрапывала Люся. Тина видела в ней не сестричку, а соперницу в борьбе за мальчишечку.

Затылок стервозной девицы показался Ведьме совсем девчачьим, а сама она тронула Алевтину своей беззащитностью. Любой шизоид может незаметно подойти сзади и придушить.

Дальнейшее поразило Ведьму, чуждую сантиментов.

Она наклонилась к Люсе и поцеловала ее в теплый, душный затылок.

Медсестра испуганно пробудилась, но, увидев перед собой Игрека, да еще в чем мать родила, расплылась в победительной улыбке.

— Пришел все-таки, голыш!

Алевтина опомнилась. Рванулась в свою палату, но Люся гирей повисла на ней.

— Не ходи к ней, не надо! — горячечный шепот. — Она ведьма!

Опьяняющий дурман исходил от Люси.

«Окосела от спирта!» — догадалась Алевтина, чувствуя, что мягкая Люсина рука нежно, но цепко держит ее за мужское достоинство.

Ведьма попыталась разжать пальцы медсестры. Но оказалось, что легче гвозди разгибать голыми руками.

— Ты еще целочка! — впадая в сластолюбивую трясучку, задыхаясь, прошипела Люся. — Мальчонка, ты мой!

— Я не твой!

— Тогда я убью ведьму! — обезумела от страсти сестричка. — Запросто прикончу! Вгоню ей вместо витаминов в жопу знаю чего! Ни одна экспертиза не дознается!

«Я убью себя! — поняла Тина. — Надо с ней подружиться, когда стану женщиной… Оторва!»

Будучи мужчиной, Ведьма испытала чувственное воодушевление, очень порадовавшее Люсю.

— Маленький! Наконец-то ты проснулся!