Вряд ли мастер, изготовивший его два века назад из отборной стали и покрывший изрядным слоем позолоты, подозревал, в качестве чего неблагодарные потомки будут использовать его творение. Если бы у него имелись хоть смутные подозрения на сей счет, наверняка он изготовил бы основание попрочнее. Впрочем, даже слегка погнутое, оно выполнило возложенную на него миссию, разворотив секретерский гений инженерной мысли.

Открыв три ящика (судя по размерам, они-то и предназначались для хранения бумаг и писем), девушка уставилась на кипы листов. Разбирать эти стопки у нее не было ни времени, ни желания. Поэтому, оторвав от юбки две полосы, каждую в ладонь шириной, лицедейка сгребла все бумаги, заодно прихватив и те, что были на столе. Уложив все в одну кучу, она перевязала добычу импровизированной веревкой крест-накрест, словно это была стопка газет.

Посчитав на этом свою миссию выполненной, Васса направилась к окну. Тихонько открыла створку, над стеклом которой до этого варварски надругалась, и посмотрела вниз. Похоже, что на сегодня лимит везения у лицедейки был исчерпан: под окном как раз остановился кто-то из прислуги и с большим вниманием рассматривал осколки. Нежданный свидетель, по-видимому, пока не догадался о причине их возникновения – иначе бы точно задрал голову повыше. Не тратя времени на лишние раздумья, девушка, словно героиня древней баллады, кинула вниз «воздыхателю» вещь из своего гардероба на память. Единственное отличие – славные фьеррины, воспетые странствующими менестрелями, обычно предпочитали сбрасывать с балконов платочки, ну на крайний случай мантилью или шаль. Васса же ограничилась двумя лоскутами юбки, крепко обнимавшими корреспонденцию всерадетеля. Таким образом, весил «подарок на память» в общей сложности не меньше четверти пуда.

Слуга, вышедший в неурочный час на ночной променад в компании умыкнутого окорока, не ожидал такого подарка судьбы свыше и рухнул на стылую землю, аки сраженный в бою пехотинец (впрочем, не расставаясь с законно уворованным с господской кухни трофеем).

Со вздохом полюбовавшись на дело рук своих, девушка начала лихорадочно решать самый насущный из вопросов: как выбираться из кабинета. Повторной прогулки по карнизу ей не хотелось, а дверь кабинета, закрытая на замок, отпираться изнутри и не думала. Прикинув длину штор и оценив ширину гардины, с которой они образовывали весьма надежный на вид альянс, девушка что было силы дернула за полотно. Гардина, вросшая всеми своими крепежами в стену, не желала просто так сдавать своих позиций. Невзрачная ткань штор в отместку за варварские действия осыпала девушку облачком пыли. Васса, видя, что дело швах, а гардина не поддается, обвила ткань руками и ногами почище иного пылкого возлюбленного и дернула еще раз, присовокупив к этому усилию свой вес.

Оппонент (в лице предметов интерьера) сдался, обрушив на девушку немногим больше восьми локтей полотна и дубовый остов гардины. От последнего лицедейке еле удалось увернуться. Скинув край шторы в окно, Васса постаралась закрепить гардину так, чтобы она костью стала в горле оконного проема. Попеняв на инквизитора и Эрдена, чей гениальный план трещал не только по швам, но и по всей канве, лицедейка, ухватившись за импровизированный канат, начала спуск.

«Надо больше есть, чтобы быть тяжелее», – размышляла девушка, когда ветер раскачивал ее на шторе на манер бумажного змея, что так любят запускать в небо сорванцы всех времен и народов. При этом Вассарию несколько раз весьма ощутимо приложило о стену. По итогам экстремального спуска оказалось, что ноги Вассы не достают до земли на добрых семь локтей. Попеняв на скрытые комплексы всерадетеля (а иначе зачем делать такие высокие потолки, что второй этаж аж выше маковки яблонь), девушка помолилась пресветлому Хогану, а затем и его вечному противнику – претемному Кереметю (который, судя поговорке, чем только не шутит, когда старший брат спит). И тому и другому богам в большинстве случаев было глубоко плевать на просьбы людские, но в этот раз то ли кто-то из них сжалился, то ли у окорококрада был день еще более несчастливый, чем у Вассарии. Так или иначе, но после того как девушка отпустила столь полюбившуюся ей штору и полетела вниз, приземлилась она весьма удачно: аккуратно припечатавшись копчиком о спину незадачливого воришки.

Рассудив, что мысли о гуманизме, человеколюбии и прочих утопических ценностях хороши, когда сидишь у камина, укрывшись пледом и с рюмкой чая в руках, а не на стылом дворе особняка в полночь, девушка содрала с так удачно для нее и жутко неудачно подвернувшегося для себя слуги овчинный тулуп. Добытая одежка была великовата, тяжеловата, имела специфическое амбре и носила на себе жирные пятна, на манер медалей украшавшие грудь. Но это были сущие мелочи по сравнению с тем, что Васса перестала отбивать зубами дробь, надев тулуп.

Воровато оглядевшись вокруг и подхватив свой немаленький узелок, девушка устремилась в сторону конюшни. С того момента как треклятая подвеска упала ей в руку, в сознании у девушки словно зажглась щепа. И сейчас оставалось всего несколько клинов до того момента, когда от воображаемой тлеющей щепки останутся одни уголья. В мозгу, словно птица в силках, билась лишь одна мысль: «Успеть, успеть любой ценой!»

Лошади, разбуженные в отличие от конюха (детина выводил басовитые рулады, сладко причмокивая) неурочным визитом, недовольно косились, стригли ушами, а одна особо норовистая и нервная кобылка даже начала пританцовывать, меся подстилку копытами. Ее ноги, словно обутые в белые чулочки, так и мелькали.

– Не, подруга, тебя я не возьму, больно уж ты шалишь, – шепотом, скорее для себя, чем для норовистой тварюшки прокомментировала Васса.

Выбрав лошадь посмирнее и не тратя время на то, чтобы оседлать, лишь накинув сбрую, девушка как можно тише подвела животину к чурбаку. Взобравшись сначала на чурку, а с нее уже на спину лошади, Вассария наддала пятками по бокам кобылы и, пригнувшись, чтобы не задеть лбом косяк, вылетела из денника. Конюх, несмотря на шум, лишь повернулся на другой бок. Он так и оставался в блаженном неведении еще полторы свечи о том, что его любимицу Мышку умыкнули.

Ограда особняка, в некоторых местах весьма внушительная, как-то подкачала в высоту на заднем дворе. Мышка, помотав головой и обрадовавшись, что всадник на ней не так тяжел, а противное седло, вечно натирающее спину, отсутствует, наддала ходу, перемахнула через калитку, заботливо кем-то из прислуги запертую на вертушку.

– В нижний, скачем в нижний, красавица, – наклонившись к самой шее лошади, чтоб не упасть, прошептала Васса, обращаясь скорее к себе, нежели к гнедой.

Через четверть свечи ходу девушка все же обернулась. Мрачная громадина особняка, в момент ее отбытия безмолвствовавшая, с темными глазницами окон, оживала. Бестолково метались огоньки света в оконных проемах, и хотя звуков слышно не было, лицедейка уверилась: охота за ее шкурой объявлена открытой.