Наверно, ей нелегко примириться с тем, что в постели она для молодого супруга менее привлекательна, чем деревянные солдаты. Однако она не проявляет своих чувств. Невинность ей еще не надоела. А Петр знал, что небольшой физический недостаток мешает ему выполнить роль супруга. Впрочем, достаточно несложной хирургической операции, чтобы устранить его. Но он боится хирургов. Петр предпочитает оставаться ребенком, в стороне от прочего мира, среди игрушек и мечтаний. Как писал в 1758 году Шамно в своей памятной записке для Версаля, великий князь считал себя неспособным иметь потомство из-за препятствия, которое восточные народы устраняют путем обрезания, но которое он считал непреодолимым. А Кастера, другой дипломат, сообщает со своей стороны: «Великий князь так стыдился своего несовершенства, что даже не осмелился сказать о нем принцессе, а та уже не испытывала отвращения от его ласк, но была так же неопытна, как и он, и не пыталась ни утешить его, ни найти способ привлечь его в свои объятия».

Петром овладела новая страсть: он хочет дрессировать спаниелей для охоты. Скоро в его комнате собралось с десяток собак. Они живут в загончике из досок. Вечный лай и неприятный запах раздражают Екатерину. «И в этом зловонии мы оба спали», – скажет она. Невзирая на ее протесты, великий князь отказывается расстаться со своей сворой. Его пьянит безраздельная власть над собаками. Под предлогом, что они должны ему подчиняться, он кричит на них, бьет плеткой и палкой. Однажды великая княгина застала такую сцену: слуга держит поднятую за хвост крошечную собачонку, а Петр избивает ее палкой изо всех сил. Екатерина в слезах умоляет его прекратить истязание, «но он лишь усилил удары». «Вообще, – замечает она, – слезы и крики вызывают не жалость у великого князя, а гнев; для его сердца жалость – чувство слишком сложное и даже невыносимое». Насладившись мучением собак, он хватает скрипку и начинает оглушительно и бесконечно царапать струны смычком. «Он не знал нот, – пишет Екатерина, – но слух у него был хороший, и он считал главным достоинством музыки громкость и грубость звуков, извлекаемых им из инструмента». И все же она предпочитает скрип и скрежет скрипки, чем те ругательства, которые изрыгает великий князь, напившись со своими слугами. Через несколько лет она напишет: «От него почти постоянно пахло вином и табаком, и эта смесь запахов была невыносима для всех, кто приближался к нему». Всю зиму Петр говорит с Екатериной о новой своей выдумке: построить дом развлечений, внешне напоминающий монастырь капуцинов, одеть слуг монахами, дать каждому по ослице и пусть они ими занимаются. И Петр хохочет до изнеможения, излагая детали своего проекта. Чтобы ему понравиться, жена должна сотни раз рисовать план его воображаемого заведения. Она уже не в силах это делать. «Когда он выходил, – напишет она, – самая скучная книга превращалась для меня в восхитительное развлечение».

Хотя муж ею пренебрег, она не потеряла надежду, что может нравиться. Ей восемнадцать лет. В зеркале Екатерина все чаще видит вполне симпатичное лицо. «Я хорошела на глазах, – напишет она. – Роста высокого,[17] фигуру я имела отличную; немного худощава, но пополнять всегда можно. Предпочитала не пудриться, волосы красивого шатенового оттенка и очень густые». Кстати, многие придворные мужчины не скрывали своего внимания к ней. Кирилл Разумовский, брат фаворита императрицы, шепчет ей на ухо комплименты, но она не решается понимать их как признание в любви. Посол Швеции находит ее красавицей и поручает госпоже Лесток сказать ей об этом. Екатерина польщена, но «то ли от скромности, то ли из кокетства смущается» каждый раз, когда встречается с этим дипломатом.

Салонная галантность не в состоянии заглушить ее недюжинный темперамент. Екатерина старается успокоить нервы физическими упражнениями. Летом она встает на заре, надевает мужской костюм и в сопровождении старого слуги отправляется стрелять уток в камышах на берегу моря, по обе стороны канала в Ораниенбауме. Верховая езда позволяет ей забыть свое печальное существование еще лучше, чем охота. В скачке галопом она познает радость покоренной скорости и свободного порыва. Иногда она по тринадцать часов в день не слезает с седла. «И чем труднее была скачка, тем больше удовольствия я получала, и, если лошадь убегала, я бежала за ней и приводила ее обратно», – напишет она впоследствии. Екатерина предпочитает ездить в кавалерийском седле. Императрица видит в этом возможную причину бездетности великой княгини. Тогда Екатерина потихоньку заказывает седла, которые можно изменить из дамского в кавалерийское, а стремя перекидывать по своему желанию. Благодаря этому хитроумному устройству великая княгиня ездила перед Елизаветой в дамском седле, а когда оставалась одна – верхом по-мужски. Юбка была разделена надвое вдоль всей длины, что и позволяло менять позу. Обучает ее немецкий берейтор, преподаватель кадетского корпуса, и ее успехи скоро приносят ей награду – «почетные стремена» из чистого серебра. Другая победа – на танцевальном поприще: однажды на балу она поспорила с мадам Арнхейм, женой министра из Саксонии, кто дольше сможет кружиться, не теряя дыхания. Екатерина выиграла и очень этим гордилась. Во время другого приема недавно прибывший в Санкт-Петербург рыцарь Сакрозомо подошел к ней и, целуя руку, прошептал: «Это от вашей матушки», – и вложил ей в руку записку. Перепуганная, что кто-то мог увидеть его уловку, Екатерина прячет записку в перчатку. Позже, уединившись в своей комнате, она читает послание от матери словно из другого мира, перечитывает, плачет от волнения и решает ответить ей тем же путем, рискуя быть разоблаченной. По совету Сакрозомо она должна передать письмо через виолончелиста во время ближайшего концерта. В назначенный день она обходит оркестр, видит нужного ей мужчину и останавливается за его стулом. Он тотчас делает вид, что ищет носовой платок, и при этом широко раскрывает карман фрака. Она опускает туда бумажку. Никто не заметил. Она с облегчением вздыхает. Сколько лет еще она должна будет дрожать от страха перед шпионами императрицы? Как ни старалась она угодить этой женщине, от нее исходит только ненависть, презрение и подозрительность. Импульсивная и непоследовательная, Елизавета вполне может в любой момент выслать ее обратно в Германию, аннулировав брак, не давший плодов. Должна ли Екатерина опасаться или желать такого решительного конца? Она и сама точно не знает. Камергер Афзин отводит ее в сторону и передает ей мнение, только что высказанное императрицей за столом, а именно: великая княгиня «погрязла в долгах», все, что она делает, «отличается глупостью», она воображает, что умна, но «никого не обманет», «за ней нужен глаз да глаз», она опасна… И он добавляет, что ему поручено повторить это высказывание слово в слово той, кого это касается. Екатерина проглатывает пилюлю, ей стыдно, но она решает дождаться следующего удара.

Когда-то Гилленборг привил ей вкус к чтению. И вот теперь в книгах ищет она утешение и познание. Начинает с романов Ла Кальпренеда, мадемуазель де Скюдери, с «Астреи» Оноре д'Юрфе, «Кловис» Демаре. Но эти идеализированные приторные истории ей скучны. Она обращается к произведениям Брантома и находит их забавными, хотя и легкомысленными. Но особенно ей нравятся письма мадам де Севинье. Ей хотелось бы научиться писать таким же острым пером, сочетая наблюдательность с иронией, ум с грациозностью. Всю жизнь, садясь перед чистым листом бумаги, Екатерина будет вспоминать этот несравненный образец. Она читает с похвальным старанием «Общую историю Германии» П. Барра, проглатывая том за томом, и «Историю Генриха Великого» П. Перефикса. Благородный образ Генриха IV вызывает в ней восхищение. Вот кого она будет брать в пример, если ей придется когда-нибудь царствовать. Но, по правде говоря, ей все меньше и меньше верится в такую возможность. Несколько позже она открывает для себя Вольтера и без ума от него. Затем погружается в четырехтомный «Словарь» Бейля и глотает без разбору либеральные мысли этого предшественника энциклопедистов.