Не мог я сказать! Вчера она потеряла мужа. Как мог я ей сказать, что Стас… что все эти двенадцать лет она ждала мертвого.

– Алевтина, – начал я. Она сморщилась как от боли.

– Не надо, пожалуйста, так меня называть.

– Аля… – слово далось мне с трудом, но я себя пересилил и повторил: – Аля.

И тут она разрыдалась. А я – я сделал то, что нестерпимо хотел сделать с самого начала: обнял ее за плечи.

Она плакала, я вытирал ее слезы ладонью, шептал какие-то глупые слова и даже коснулся губами виска. И понял, что я предатель. Вчера вот так же плакала Полина, а я не знал, как ее успокоить, оправдывал себя тем, что не умею утешать, не научился, ведь Полина никогда не плачет. Полине не идут слезы. Алевтине они шли, придавали женственности. Ведь так естественно женщине быть слабой.

Я должен срочно отсюда бежать. Пока не поздно. Не понимаю, что происходит! Меня никогда не привлекали такие слишком женственные женщины. Мне нравилась вечная подростковость Полины: ее тонкие руки, узкие, угловатые плечи, ее серьезно-детское лицо. Мне нравилось, что она такая тоненькая и легкая. Нужно бежать…

– Сегодня, – всхлипнув, проговорила Алевтина немного гундосым от слез голосом, – я не смогла оставаться дома одна. Так тоскливо стало, так невыносимо! Вот и решила пойти на работу. Но разве могла я подумать, что ты именно сегодня придешь? Это был первый день, когда я совсем тебя не ждала. А знаешь, – она понизила голос и приблизила губы почти к самому моему уху, – мы ведь благодаря Володе встретились. Он нанял тебя, иначе ты бы так и не появился. Вот только думаю, случайно он обратился именно к тебе или специально? Может, он все это время знал о том, что между нами было? Но почему он вообще нанял детектива?

Я рассказал, в общих чертах, многое упуская, как Сотников мне позвонил, как я решил ехать сразу, как обнаружил его уже мертвым. Она слушала, слегка покачивая головой. От этого покачивания мой голос плыл, я все время сбивался. Голова кружилась от аромата духов, исходившего от нее.

– Он ничего такого не рассказывал. Я и не знала, что его хотят убить.

– Как называются твои духи? – спросил я невпопад.

Алевтина не ответила, снова всхлипнула, а я снова воспользовался случаем, чтобы ее обнять. Я был в каком-то полуобморочном состоянии, реальность буквально разрушалась на глазах. И потому, когда на мое плечо опустилась тяжелая, недружественно настроенная рука, мне представилось, что это карающая длань ее мертвого мужа. Не без содрогания я обернулся – передо мной стоял сосед Бориса в костюме охранника. Безумный карнавал набирал обороты. Но в тот момент я испытал облегчение.

Если Полина меня обвинит в измене, то это будет несправедливо. Ведь то, что здесь происходит, – просто какой-то абсурдный сон сумасшедшего. Возможно, он снится Борису. А я ни при чем.

– Вам помочь? – сурово спросил Анатолий, не замечая абсурдности вопроса: в этот момент я обнимал Алевтину.

Она достала платок, вытерла слезы, промокнула нос и, вымучивая из себя улыбку, проговорила:

– Толик, познакомься, это Стас.

Алевтина произнесла это с таким значением, будто само имя должно было ему все сказать. И, видимо, сказало. Анатолий как-то странно дернулся, будто его ударили под дых, и с явной неприязнью посмотрел на меня.

– А это Толик, – представила мне Алевтина соседа Бориса. – Мой одноклассник и друг детства.

Не помню, называл ли я свое имя Анатолию при нашей первой встрече. Во всяком случае, он по этому поводу не высказал никакого удивления. Но по его реакции я понял, что Алевтина ему обо мне, вернее о Стасе, что-то рассказывала и это что-то ему совсем не нравилось. Он был явно в нее влюблен. Безответно и думал, что тайно. Во всяком случае, у меня создалось такое впечатление.

– А мы ведь с вами встречались, – сказал я Анатолию, чтобы как-то разрядить обстановку. – Неужели не помните? В квартире Бориса. Вы меня еще приняли за сантехника.

– Помню, – хмуро произнес он и ничего больше не добавил. В прошлый раз Анатолий был намного разговорчивее. Все дело в Алевтине. Он меня к ней ревнует. Его тоскливо-собственнический взгляд, каким он, почти не отрываясь, смотрел на нее, был просто смешон.

Алевтине ситуация нашего первого знакомства показалась забавной. Или она воспользовалась случаем, тоже чтобы разрядить обстановку.

– Толик принял тебя за сантехника?! – с наигранной веселостью воскликнула она. – Расскажите!

Инициативу рассказчика взял на себя Анатолий. По реакции и по тем репликам, которые вставляла Алевтина, я понял, что Бориса она не знает, вообще слышит о нем впервые.

– Нет, ну надо же! – восхитилась Алевтина. И теперь смех ее звучал искренне. Не знаю, что такого уж смешного она нашла в этой дурацкой истории. Мне стало неприятно. «По ее веселому виду и не скажешь, – зло, несправедливо подумал я, – что только вчера у нее убили мужа. Не пристало так вдове веселиться». А потом вдруг понял, почему на нее разозлился. Я ревную. Тоже, как и Толик, ревную. И, что самое ужасное, ревную не только к Анатолию, но и к мертвому Стасу. Ведь это не меня она представила в этой нелепой ситуации, не меня любила и ждала все эти годы. Я просто самозванец поневоле. И, как только она узнает, что я не Стас, тут же и потеряет ко мне интерес.

Мне стало обидно, но, как ни странно, ревность меня отрезвила (обычно бывает наоборот), вернула на твердую почву реальности. Я смог наконец нормально соображать. И тут же с ужасом обнаружил одно грубейшее несоответствие. Алевтина во мне сразу узнала Стаса. Допустим, мы похожи, но знала она его, когда ему было восемнадцать. Но главное даже не это. Алевтина сказала, что я – то есть он – совсем не изменился. И ведь Стас, тот тридцатилетний Стас, был сфотографирован возле этого самого магазина. За два месяца до своей смерти. Получается, она знала не восемнадцатилетнего, а тридцатилетнего Стаса! Он шел к ней в магазин, а Борис из него выходил, купив новый телефон. Чтобы проверить, как работает камера, он навел на первый попавшийся объект и сфотографировал. Все сходится. Получается, Борис ничего не подстраивал, а действительно случайно сфотографировал Стаса. Тридцатилетнего Стаса, направляющегося на свидание к Алевтине за два месяца до своей гибели. Он не сумасшедший, он…

Сумасшедший я. Или все мы, оказавшиеся в этом магазине. Или весь мир, давший трещину. Фотографию тридцатилетнего Стаса еще можно было как-то объяснить. Например, безумными экспериментами Бориса. Но факту знакомства Алевтины с тридцатилетним Стасом никаких объяснений найти невозможно.

– Стасик, – Алевтина прикоснулась к моему плечу своим легким женственным движением – меня передернуло, захотелось закричать, громко, на весь магазин, что я никакой не Стасик и чтобы они, все они, прекратили ломать эту совсем не смешную комедию. Но я не закричал и ни в чем не признался. Улыбнулся Алевтине, продолжая играть роль возлюбленного из ее прошлого. – Стасик, – повторила Алевтина, и я увидел, что мы одни – Анатолий вернулся на свой пост к стойке с мониторами. Правда, оттуда внимательно следил за нами. – Я хотела узнать, ты будешь продолжать расследовать убийство моего мужа?