Голубь ты мой сизокрылый, солнце ты моё красное, приснись ты, дите милое, мне во сне, обогрей ты моё истерзанное сердечушко. Милый, милый ты мой дитенок, расскажи ты мне про свою несчастную смертушку, что же с тобой, дите мое, случилось? Не думала я о таком великом горюшке. Сыночка, приснись, расскажи, дитеныш мой ненаглядный. Навалил ты на меня тоску со всего света белого. Жду я тебя, дитенок, жду, откуда жду – сама не знаю. Милый ты мой, милый, на кого же ты всех нас покинул? Ласка ты моя ненаглядная, как же ты мог расстаться со своей любимой семеечкой? Ты их любил: жену и малых детушек, да всех ты нас любил, никого не обидел, сын ты мой ненаглядный, дите мое, дите милое. Расступись ты, мать сыра-земля! Покажи мне дитя милого. Дитенок мой, дитенок, прости меня. Я тебя потопила своей слезою горькой. Не могу я ни на одну минуточку забыться. Были бы у меня крылышки – я бы каждый день слетала на твою могилочку. Мне бы легче было, дитенок милый. Дитенок, любил ты от меня письма получать – вот я и пишу, может, тебе добрые люди прочитают. Ну, милое мое дите, сын ты мой любимый, светлая тебе память, ласка ты моя несчастная… Мамочка».

Зима 1975 г.

#######

Отправились мы дальше в Каракольскую долину, место силы, о котором много слышали, в святая святых Алтая. Дорога туда долгая, но накрасивейшая, яркая, из-за того, что повезло нам – только зацвели оранжевые огоньки или жарки, как их еще называют, и поля от них стали совершенно нездешние, солнечные. У дорог пышные изумрудные кедры стоят, расшаперились, а под ними эти ярко-оранжевые цветики, прямо полями, полями, да так, что зелени не видно, а вдали чуть голубеют горы, покрытые где сплошь лесом, а где полностью лысые. И облака, белые и кудрявые, залегшие на вершинах в ожидании пока их сдует ветер, самим-то шевелиться лень. А еще добавьте в эту картину пасущихся на вольной траве тонконогих и гривастых коней, коршуна, который завис над головой, высматривая полевку или суслика, да полную тишину-покой. И никуда не надо торопиться, единственно, не совсем веришь, что все это невозможное вокруг – на самом деле, а не в фантазиях, стоишь и растворяешься и уже непонятно, где кончаешься ты, а где начинается природа… Ну и едем вот так, смотрим, как в сказке, по сторонам. Сначала в гору, долго, там на вершине перевал с лавчонками и торговцами, шкурами медведя, да ожерельями из волчьих зубов, монгольской шерстью, да шаманским чаем саган-дайля – как без всего этого? Потом спуск, и снова час по долине. Красота вокруг не прекращается, глаза открываются все шире и шире, разговаривать желания нет – смотри по сторонам и тихо радуйся, что на свете еще сохранилась такая не засиженная человеком природа. Да и люди там штучные, эх, таких бы побольше в реальную жизнь, а не только в эту сказку!

Данила Иваныч, например. Давно таких интересных не встречала, чтоб до такой степени сочеталось все в человеке – и мудрость какая-то особая, и обширные знания всяческих наук, и щедрость душевная, и терпение, и редкая непоказная улыбка, и природная красота, достоинство и удивительное благородство.

В парке в Каракольской долине он уже лет 20, сам его отвоевывал, оформлял, сам и работает, сохраняет то, что могли на корню частникам отдать да разбазарить.

Ходил, рассказывал, угощал национальным. Сам абсолютно природный, не боящийся непогоды, распахнутый, прислушивающийся к земле и ветру.

Повез нас по своей долине. Место это древнейшее, с наскальными рисунками да вбитыми в землю тысячи лет назад огромными каменными иглами и захоронениями скифов.

А на скале, там, где пещерный человек аккуратно выбивал сцену охоты, современный человек, примостившись к истории, выковырял слово из трех букв, ну не сволочь ли? Меня чуть не разорвало от негодования!!!

Данила Иваныч никого не осуждает, а все качает головой и рассказывает. Поднял нас на вершину одной невысокой горки, там памятник… суслику.

– Нельзя сказать, что гора эта какая-то особо священная, совсем нет. Просто она всегда была местом ожидания. Во время войны сюда забирались мальчишки, чтобы высматривать отцов – а вдруг кто-то покажется вдалеке? Так и торчали они тут дни напролет. Может, кто на самом деле и дожидался. Девушки тут женихов ждали, матери сыновей с войны. А памятник суслику – очень просто: это единственная еда тогда человеку была, помогли они людям выжить во время войны…

Сусликов до сих пор много – бегают по степи из норы в нору, встают, смешно сложив ручки, и смотрят, как бы коршун не унес. Кони свободные ходят, грива неухоженная, длинная, развевается, как в сказке. Речка тихо журчит. Иногда всадник проезжает. Овцы пасутся на склонах. Так было много лет назад, сотен и тысяч лет, наверное, и именно в таких местах и понимаешь, какая невероятная мощь вокруг и как важно не дать этому уйти. Надо сберечь.

В Каракольской долине примерила на себя жизнь алтайцев – поела местную еду, в основном, из мяса и молока, прикинула национальный костюм, послушала о традициях.

Женщины, оказывается, рожая ребенка, сохраняют кусочек пуповины, который всю жизнь потом носят в маленьком мешочке на боку. Если случается ребенку заболеть, мать счищает чуток с засохшего кусочка пуповины, заваривает чаем и дает дитю выпить. Помогает от многого, восстанавливает силы, говорят – раньше это объясняли влиянием духов и связью с матерью, теперь узнали про стволовые клетки, они как раз в пуповине в большом количестве и находятся.

Среди алтайских трав!

Пока девочка еще мала, мать заплетает ей десятки косичек и к каждой привешивает бусину или колокольчик – и злых духов отогнать, и услышать, где твоя дочка пасется. И сзади на спине обязательно вешают охранный амулет, чтобы нечисть не подкрадывалась к ребёнку и с тылу.

А в 13 лет, почти на совершеннолетие, девочке дарили гребешок и женский костюм. У алтайских мальчишек совершеннолетие наступало на год раньше, в 12, и подарков им отваливали кучу, не чета девичьим. В джентльменском наборе был костюм, плетка, охотничий нож, ружье и даже конь! Вот такое вот неравенство.

Девчонки звенели колокольцами до замужества, и когда их наконец выкрадывали по общему согласию, заводили в дом жениха и накрывали платком, то все косички расплетались. Волосы расчёсывались на прямой пробор и заплетались две косы, которые часто соединялись на груди серебряной цепочкой. Когда женщина работала, косы с цепочкой перекидывались на спину. А у пожилых алтаек обе косы просто связывались сзади лентой. Кафтаны были всегда с большими разрезами сзади – каждая алтайка умела скакать верхом. Настоящих алтайских костюмов сохранилось мало – почти все они были или утоплены, или похоронены: вплоть до 60-х годов шла борьба с национальной обособленностью, за единую общность советского народа. До сих пор находят на огородах истлевшие тряпки с колокольцами и монетками того сталинского ледникового периода. Утрачены были и ремесла – какая искусная чеканка, какая работа по металлу, какие сёдла – где все это сейчас, кому так мешало?