Эрвин кротко и законопослушно обнажает в улыбке клыки.

— Ну не злись, не злись, детка, — обнимает он ее за плечи, ненавязчиво оттирая обратно в комнату.

— Все должны быть в костюмах, — упрямо повторяет Мадина, — и отыгрывать эти… ролевые модели…

— Мы отыгрываем, отыгрываем, — ласково шепчет ей Эрвин. — Пересмотри «Дракулу Брэма Стокера». Я как раз приготовил даме абсент… А клыки появляются ведь не сразу.

— Вайнона Райдер хренова! — Мадина смотрит на меня маслянистыми ненавидящими оливками. — Амна койим.

Она шумно выходит. Мы остаемся одни.

Он задувает пламя и говорит:

— Пей.

Он говорит:

— Не бойся. Это действительно всего лишь абсент.

Он говорит:

— Трубочку опусти на самое дно…

Первый глоток обжигает холодом горло. Горький и ледяной, какой же он ледяной, не могу вздохнуть… Второй глоток точно сдирает мерзлую кожу. Уносит ее внутрь меня терпкой теплой волной… По-настоящему обжигает третий глоток. Невыносимо горячий. И сладкий. Приторно сладкий…

— …А знаешь, ты и правда немного похожа на Вайнону Райдер…

ХРАНИТЬ ВЕЧНО

«…C мая 1944 года, после ареста ее непосредственного руководителя генерала Белова H.A. (приговорен к расстрелу военным трибуналом за шпионаж и пособничество фашистским захватчикам), Надежда Русланова категорически отказывается продолжать сотрудничество со Специальным отделом.

14 сентября 1946 года — Надежда Русланова выступает на Нюрнбергском процессе в качестве свидетеля. Из доклада присутствовавшего на слушании представителя СССР, генерального прокурора Руденко P.A.: «…показания Руслановой Н.О. являлись отвратительным лжесвидетельством, порочащим честь и достоинство советской армии и перечеркивающим все совершенные Руслановой подвиги — если таковые когда-либо действительно имели место. Слова, сказанные ею на процессе, можно интерпретировать лишь одним способом: пособничество фашистским захватчикам и попытка обелить их в глазах мировой общественности. Прискорбно и горько сознавать, что предвзятое отношение Запада к Советскому Союзу, стране-победителю и стране-освободителю, заставило судей всерьез прислушаться к ее словам, демонстративно проигнорировать показания других свидетелей и освободить от ответственности виновных в тяжких преступлениях против человечности…».

Мнение товарища Руденко Р. А. было принято к сведению сотрудниками Спецотдела, однако они не сочли нужным прибегать к каким бы то ни было карательным мерам в адрес Руслановой Н.О. или подвергать сомнению ее военные заслуги.

С 1946 г. и по настоящее время Русланова Н.О. проживает в Нюрнберге в рамках Программы Содействия жертвам фашизма. Замужем. Детей не имеет.

Апрель 1990 г. — с Надеждой Руслановой проводит беседу специально командированный в Нюрнберг представитель Специального отдела Харитонов С.Д.В ходе беседы Русланова Н.О. производит на него крайне неблагоприятное впечатление: «настроена враждебно, к сотрудничеству не готова…».

НИКА

…Я в невесомости. Я ничего не вижу, не слышу, не обоняю. Я исчезаю, я не чувствую своего тела. Она исчезает, она не чувствует своего тела.

— О чем ты поешь?

— Я пою о войне, Амиго.

— О чем ты танцуешь?

— Я танцую о гневе убитых.

Он больше ее не спрашивает. Он молчит в своем черном мире. На этот раз в его мире совсем нет света. Нет запаха рыбы, запаха моря и ветра; на этот раз его мир пахнет травой и цветами. Полынью и фенхелем, ромашкой и зверобоем, анисом и мятой, подорожником и влажной землей.

— Хочу уходить, — говорит, наконец, Амиго. Его черный мир пульсирует красно-бурым. — Мне не нравится твоя песня. И твой танец. И этот запах полыни. И тот, кто рядом с тобой. Так что я хочу уходить. Хочу попрощаться. Ты так и не принесла красный мяч.

Шершавый клюв афалины касается ее лба — и черный мир исчезает. Остаются лишь красные сполохи. Она остается одна, она танцует в красных сполохах света…

…Heirate mich! Хайль! Хайль! Хайль! Heirate mich!..

…А я, оказывается, танцую босиком на деревянном полу, в красном свете бумажной икеевской лампы, или даже не танцую, нет, извиваюсь, без всякого ритма, из колонок несется «Heirate mich!», а я прыгаю, лягая ногами воздух, я дергаю руками и головой, и капли пота летят с волос во все стороны. Никто не танцует рядом со мной: все эти упыри, окровавленные клыкастые твари, и среди них Эрвин, нет, даже два Эрвина, — они все боятся меня, они жмутся к стенам, они смотрят на меня, смотрят, как я прыгаю и пою, перекрикивая Rammstein, пою какую-то невыносимую песню на языке, которого нет, и хрипло смеюсь, и чувствую смятенье, и радость, и усталость, и ярость, и чью-то чужую тоску, как будто это не я, а кто-то во мне смеется, и дергается, и поет, и мечется, и тоскует, скулит все тише и тише, и пьяно бормочет слова, борясь с неподвижностью, борясь с подступающим сном, но все же сдается. И падает. И засыпает.

А я не падаю. Я стою в центре комнаты. Я, может быть, и шатаюсь, но больше не дергаюсь, не пою и не представляю угрозы, и упыри равнодушно разбредаются по квартире, а Эрвин, который больше не двоится в глазах, высокий златоволосый Эрвин вытаскивает из музыкального центра один диск и вставляет другой, подходит ко мне и говорит:

— Потанцуем?

…Schlecht seh ich aus? Na gut, wenn du meinst…

У него холодные руки, чувствуется даже через ткань майки, но мне жарко, и этот холод у меня на спине, это так приятно… Пронзительно.

— …Du bist dafuer schöner denn je, — мурлычет Эрвин мне в ухо, подпевая динамикам. — Тебе нравится Element of Crime?

— Очень, — шепчу я в ответ.

— … Alles ist besser… ohne dich. — От него пахнет коньяком и, кажется, шоколадом. — Element of Crime — моя любимая группа. Но и Rammstein ничего, верно? Ты здорово под него танцевала.

— Перестань! Я вела себя как сумасшедшая. Извини. Не понимаю, как это вышло…

— Зеленая фея, — шепчет мне в ухо Эрвин. — Она иногда ведет себя так. Все дело в туйоне, который содержится в масле полыни… Туйон противодействует тормозному эффекту гамма-аминомасляной кислоты…

Я хихикаю — его шепот щекочет мне ухо. Я не понимаю ни слова, но мне нравится эта щекотка.

— …Таким образом, выключаются механизмы торможения центральной нервной системы… Человек теряет контроль… Помнишь, как ты десять минут назад хотела сжечь свой проект-бешрайбунг? Тот, что ты носишь в конверте? Пришлось отнять у тебя спички. — Эрвин смеется и теснее прижимает меня к себе. — А ты все говорила что-то про мертвецов и священников…

— Где он? — Я останавливаюсь и сбрасываю с себя его руки.