Агафонкин миновал подрезавшего кусты роз старого работника парка в украинской вышитой рубахе и узбекской тюбетейке и остановился, оглядываясь вокруг. Он понимал, что со временем происходит нечто странное, не происходившее ранее. Агафонкин высматривал Полустасова среди прогуливающихся у фонтана людей, и в этот раз праздная толпа казалась Агафонкину менее праздной. Словно люди пришли в парк не оттого, что у них выходной, а по делу. Даже брызги от фонтанных струй разлетались вокруг не так весело, как в прошлый раз.

Что брызги? Агафонкин вдруг понял, что оркестр играет не патриотический вальс “На сопках Маньчжурии” с его обещанием “справить кровавую тризну” по павшим на азиатской чужбине героям русской земли, а нечто легкое, веселое и хорошо знакомое по советской жизни:

Как много девушек хороших,

Как много ласковых имен…

…замурлыкал Агафонкин, узнавая мелодию.

Память услужливо подсказала, что фильм “Веселые ребята” вышел на экраны в декабре 1934-го. А он, Агафонкин, находился в июле того же года, то бишь до выхода фильма. Как же музыканты в киевском Парке Пушкина могли играть неизвестную никому пока мелодию? Агафонкин – как часто делал это Платон – оглянулся вокруг в поисках ответа.

Как и Платон, он его не нашел. Зато увидел юлу.

Она крутилась, пестря зеленым, желтым и красным – летние цвета. Рядом с юлой сидела на корточках девочка лет пяти – в светло-кремовой панаме, из-под которой свисали льняные косички. На девочке был матросский костюмчик: блузка в синюю полоску с прямоугольным отложным воротником-гюйсом и белая юбка. Она смотрела на юлу и водила по кругу головой, повторяя ее верчение. Агафонкин заметил, что юла крутится против часовой стрелки.

Любовь нечаянно нагрянет,

Когда ее совсем не ждешь…

…лезли в голову слова поэта Лебедева-Кумача, мешая осмыслить ситуацию.

откуда у нее юла? где взяла? и где полустасов?

И каждый вечер сразу станет…

все-таки как они знают эту песню? кино-то еще не вышло?

Агафонкин уже стоял рядом с девочкой, и они оба ожидали, когда юла замедлит свое вращение и упадет на полукруглый цветной бок. Юла, однако, продолжала крутиться.

Вокруг же меж тем происходило нечто странное: пространство перед сценой освободилось само собой, и его пустой прямоугольник заполнили юноши в белых майках и темно-синих сатиновых трусах до колен.

– Пирамида, пирамида, – зашелестела толпа, сразу погустев от совместного ожидания.

Люди сдвинулись ближе и каким-то необъяснимым образом из отдельных тел превратились в существо со множеством голов. Они задышали в унисон.

Четверо юных гимнастов встали в ряд и положили руки на плечи друг другу, образовав основу для пирамиды. Трое других, стоявшие за их спинами, синхронно запрыгнули на первых и также соединили руки – второй уровень. Пришла очередь двух последних. Толпа одобрительно посмеивалась и подбадривала гимнастов. Наверху оставалось место для одного человека.

Оркестр перестал играть, и в образовавшемся молчании, словно переводная картинка, проступило ожидание толпы: где верхний? Кто это будет? Девушка в белой юбке с портретом Сталина в поднятых над головой руках? Мальчик с красным флагом? Юноша со звездой?

Агафонкину тоже стало интересно. Он, продолжая боковым зрением удерживать девочку и непонятно как все еще вращающуюся юлу, повел головой, пытаясь разглядеть поверх толпы приближение верхнего.

Сердце, тебе не хочется покоя…

…не умолкал назойливый танговый перелив в голове Агафонкина,

Сердце, как хорошо на свете жить!

Толпа качнулась и прошелестела что-то неясное, шипяще-рокочущее. Музыканты на сцене расступились, и в глубине ротонды, как обещание иного пространства, открылся прямоугольник не видной до того двери. Оттуда вышел Полустасов и, рассекая поблескивающий округлой медью оркестр, направился к авансцене. Он остановился на самом ее краю. – Алексей Дмитриевич, – сказал Полустасов, – что же вы, голубчик, заставляете себя ждать? Извольте пожаловать сюда.

Он улыбнулся и поманил Агафонкина четырьмя пальцами правой руки, соединенными вместе и оттого напоминавшими ласту малого морского млекопитающего.

Сердце, как хорошо, что ты такое…

…оборвалась в Агафонкине мелодия танго Дунаевского. Он оглянулся, надеясь – и уже понимая, что надеяться глупо, – не другого ли какого Алексея Дмитриевича зовут к сцене. Люди вокруг поощрительно и добродушно кивали Агафонкину, словно пытались подбодрить.

“Мансур? Еще одна интервенция?” – только и мог подумать Агафонкин. Он, несмотря на свое всегдашнее легкомыслие, бывшее, по мнению Матвея Никаноровича, его основной чертой, испугался: “Что происходит? Кто управляет Полустасовым и всей ситуацией?”

Он и сам не понял, как оказался рядом со сценой в пространстве, заполненном пирамидой. Гимнасты сопели от напряжения – нижние, пытаясь удержать верхних, верхние – пытаясь удержаться. Агафонкин посмотрел на Полустасова: тот – бело-парусиновый – улыбался, широко обнажая розовые десны.

– Пожалуйте наверх, Алексей Дмитриевич. – Полустасов указал на пирамиду. – Займите свое законное место – венец вы наш. В эволюционном, так сказать, отношении.

Толпа загудела, одобряя слова Полустасова. Агафонкин посмотрел на пирамиду. Он хотел понять, что делать – дотронуться до кого-нибудь из близ стоящих и скрыться в другом пространстве-времени (а уж оттуда как-нибудь) или остаться и выяснить, что происходит.

– Да ничего особенного не происходит, Алексей Дмитриевич, – ответил, услышав его мысли, Полустасов. – Пирамидку-то надобно закончить. Ребята-физкультурники не могут весь день так стоять.

Он подмигнул Агафонкину:

– Для вас, для вас, родной наш, местечко приготовлено.

Солнце – желто-оранжевый надувной шар высоко в небе – приспустилось посмотреть, полезет ли Агафонкин на верх пирамиды, и коснулось Агафонкина жарким, чуть влажным лучом.

– Аркадий Михайлович, – тихо, только для Полустасова, произнес Агафонкин, – мне нужно у вас забрать Объект Выемки.

Он произнес оба слова с большой буквы, как полагалось. Сказал и понял, что забыл про идентификацию Отправителя. “И ладно, – решил Агафонкин. – Не до формальностей”.

– Объект выемки? – громко переспросил Полустасов, обращаясь больше к толпе. – Сейчас поищем.

Он принялся комично шарить по карманам широкого пиджака, бормоча здесь нет и здесь тоже нет

Толпа посмеивалась, Агафонкин же чувствовал себя крайне глупо.

– Где наша юла? – спросил зрителей Полустасов. – А, вспомнил: я ведь ее вам, голубчик, уже передал. Вы что же – потеряли? Задевали куда? Ой, беда с вами, Алексей Дмитриевич, что за молодежь?!

“Пора, – решил Агафонкин. – Бежать! Если это мансуровские игры, то ничего страшного. Только на интервенцию не похоже. Здесь что-то другое”.