Дома у неё висела двумя рядами целая галерея из сорока рисунков, на которых были изображены её сын и дочь, которых она запечатлевала каждый год в один и тот же день – в День их рождения. Изменения возрастных черт были налицо, причём эволюция взросления, заметная только родительскому глазу, заставляла материнское сердце то умиляться, то грустить и это было приятной компенсацией за суровую реальность окружающего мира. Сейчас они были уже взрослыми молодыми людьми, как в большинстве почему-то случаев неудачно создавшими собственные семьи – обычная картина – и ищущими теперь выход из этого положения. К советам матери, которых Малгожата, кстати, и не давала, зная, что к ним всё равно не прислушаются, теперь уже прислушиваться было поздно. Впрочем, особой катастрофы пока не наблюдалось, поэтому, поднакопив деньжат, Малгожата решила немного поездить по Европе, благо ездить по ней в связи с ликвидацией границ стало просто и относительно дёшево. Но вот в России ей как-то не повезло.

Больничный коридор был короток, но уютен и с лихвой обставлен мебелью и экзотической растительностью. Как выяснилось, клиника специализировалась на лечении бокового амиотрофического склероза, что на сегодняшний день представлялось бесполезным и безнадёжным даже в масштабах всёго мира, но эта клиника дала вдруг два положительных результата. Этот обнадёживающий результат был отмечен у женщины тридцати четырёх лет и у мужчины пятидесятипятилетнего возраста. Два человека на пятьсот обречённых или уже ушедших из жизни больных, прошедших через данную клинику. Это был очень хороший показатель, если учесть, что по официальной статистике болеют этой болезнью 3–5 человек на 100000 населения. Их смело можно было бы поставить в списке вслед за известным британским астрофизиком Стивеном Хокингом и американской девушкой по имени Минна, единственными известными больными этой болезнью, у которых состояние со временем стабилизировалось. Наверно, только лечащие врачи знали, чем и как они лечили Хокинга и Минну, а вот наши больные прошли всё, доступное на сегодняшний день в России: и химиотерапию, и барокамеру, и подводный массаж, и магнитные накладки на область шейного и грудного отделов позвонка. Не оставались в стороне и средства народной медицины: мордовник даурский, проросшие зёрна пшеницы, экстракт конского каштана, спиртовая вытяжка прополиса. И каждый день опостылевшая овсянка, причём дозированная определённым количеством ложек. Но самым, конечно, главным целительным фактором была операция по трансплантации эмбриональных стволовых клеток из собственной пуповинной крови, которую едва ли не в порядке добровольного эксперимента произвели этим больным. Не исключено, что таким же определяющим фактором явилась и настойчивая воля к победе, стремление, во что бы то ни стало преодолеть болезнь, несмотря на её обречённость. И, даже несмотря на информацию об особой, в каких-то пару месяцев уносящей на тот свет эндемической форме заболевания с Марианских островов, про которую они, наверняка, слышали.

Но, так ли иначе, а эти двоесейчас они сидели сейчас в коридоре и о чём-то весело разговаривали. беседовали. Почему привезли сюда Малгожату, она не знала – скорее всего, потому, что она являлась иностранкой, и кто-то решил, что в российско-американском центре её обследуют более тщательно, да и условия содержания будут здесь получше. Но так предполагала она. На самом же деле ей оперативно сделали электромиографию и так называемый электрофорез сыворотки на М-градиент, так как при опросе она пожаловалась на ощущение слабости и появившиеся судороги в ногах, чего не наблюдалось у неё ранее. Кроме того, как сказала она, у неё была болезнь крови, именуемая лимфомой, профилактику от которой она регулярно проходила у себя дома. Теперь она ждала результатов обследования здесь, в этом российско-американском центре. Малгожата присела к столику и раскрыла какой-то иллюстрированный журнал на английском языке. Перелистывая страницы, мельком глянула в сторону соседнего столика, за которым беседовали мужчина и женщина. Мужчина вдруг до боли напомнил ей мужа, хотя нет, кого-то из знакомых, но никак не мужа. При её профессии ошибиться было очень просто, но и вспомнить нелегко, учитывая неисчислимое количество лиц, которых ей довелось запечатлеть на бумаге. И вдруг этот мужчина неожиданно поднялся, подошёл к ней и спросил, увидев, что она листает английский журнал, не слышала ли она что-либо о знаменитом американском докторе Блэкфорде? Она ответила на плохом русском, что, конечно же, нет, так как только что поступила в больницу, а ранее по поводу подобного рода заболевания ей обращаться не приходилось. Их глаза встретились, глаза мужчины и женщины, двух людей, находящихся не в доме отдыха, не в санатории, а в стенах больницы. Чего в них было больше, грусти, боли или обычной человеческой тяги к представителю противоположного пола – сказать было трудно. В такие моменты присутствуют трое: он, она и Господь Бог, который один знает, чего в них больше, а чего меньше. Во всяком случае, одно общее в них отражалось бесспорно, это пережитая боль от болезни – у него, и одиночество – у неё. Это были глаза двух взрослых людей, слегка потускневших от прошлых переживаний, что были в жизни у каждого за плечами, несколько потухших после любовных страстей, которых давно не было, и наполненных взамен этого житейской мудростью и опытом. И наверно поэтому, как последняя надежда в жизни, электрический разряд её проскочил между ними и оживил зрачки глаз обоих, придав им молодость и задор – а вдруг это тот самый, последний случай, который никогда уже больше не повторится? Поначалу разговор не клеился, но постепенно, по мере начавшей вырисовываться общности мнений и темпераментов, которую они начали ощущать, он стал входить в берега реки, именуемой среди людей взаимопониманием. Малгожата Юхневич и Фёдор Бжостек – а это был именно он – вот этим не совсем толковым разговором возможно закладывали первые кирпичики в фундамент будущих взаимоотношений. Они, как говорится, с первого взгляда нашли что-то заветное друг в друге и так необходимое каждому на этой земле человеку. Быть может то, что напоминало им знакомпрошлых мужчин и женщин в их прожитой жизни, любимых родителей, а может быть именно то, что они искали всю жизнь, да так и не смогли пока найти. Но, скорее всего то, без чего человек не может жить вообще, а в зрелом возрасте тем более – без контакта, общения и опеки. Им захотелось быть вместе не день, не два, а, как показалось обоим, – возможно, всю оставшуюся жизнь. Это была та естественная человеческая потребность, которую подсказывают инстинкт и разум. Как всегда, представление друг другу перенеслось – по обоюдной растерянности – на самый конец беседы. Когда Фёдор назвал свою фамилию, Малгожата спросила, не поляк ли он? Он ответил, что это фамилия его дедушки, который действительно был чистокровным поляком. Этот аргумент, важный для любого поляка, в какой стране мира он не находился бы, сблизил их ещё больше. Вырисовывалась, правда, одна проблема, которую надо было решать, не откладывая, как говорится, в долгий ящик: на следующий день выписывали из больницы и Фёдора, и Малгожату. С той только разницей, что он возвращался домой, который находился в Петербурге, а Малгожата должна была уезжать в Польшу. Но страшного в этом ничего не было: не советское время, чтобы, живя в разных странах, при нынешних-то контактах, не иметь возможности повидаться друг с другом, тем более что страны эти – так уж распорядилась география – расположены почти что по соседству. Поэтому, обменявшись телефонами и адресами, постановили следующее свидание провести на родине Малгоси.