Так Камилла Вуд влетела в мою жизнь, словно вихрь, преобразив все вокруг, став тем фундаментом, откуда можно было без страха смотреть на мир, который я превратил в толпу с враждебными взглядами. Хотя даже слово «влетела» не описывает в полной мере эффект от ее присутствия, подобный землетрясению: она ворвалась в наш дом, в мою комнату и постель, заняла место в мыслях и сердце.

Кэм согласилась с отцом, которого мгновенно расположила к себе жизнерадостностью и, конечно же, уважением к науке и прогрессу, что для меня представляет опасность любая из множества камер, блуждающих по миру. Ее вообще не заботила репутация компании «Полароид» или будущее фотоиндустрии в случае, если слухи о моем заболевании просочатся наружу. Просто Кэм слишком многое знала о морских свинках, плодовых мушках и шимпанзе, о лабораториях и экспериментах на животных, амебах и сбившихся с пути клетках, чтобы опасаться докторов, инженеров и бюрократов, которые схватят меня, особенно если они будут работать на корпорации и правительства и получать от них финансирование. Мой посетитель сделал меня замкнутым и скрытным, однако я не должен становиться его рабом, преклонять колени, откладывать на потом все прелести внешнего мира. Кэм сказала, что будет действовать как разведчик, прежде чем мы отважимся куда-нибудь выйти, а во время самой вылазки станет своего рода буфером, охранником, готовым конфисковать любую зарвавшуюся камеру.

Она, как и я, предпочитала самое странное время суток и всегда любила дикую глушь, по которой я так скучал, настаивала на длительных прогулках по лесам Массачусетса, куда не ступала нога человека с тех пор, как несколько веков назад индейцев изгнали с насиженных мест. Во время очередной такой прогулки в выходной день я выложил Кэм все как на духу, рассказал, что со мной случилось с тех пор, как сбежал от нее: как я мастурбировал под песню Питера Гэбриэла, какой ужас испытал, потеряв ее, и несколько лет провел в ярости, беспомощный и терзаемый чувством вины, чуть было не покончив жизнь самоубийством на берегу Чарльз-ривер, о ее чудесном вмешательстве, о том, как впоследствии вспоминал о нашем первом заплыве, чтобы сохранить рассудок, передал все безумные разговоры с захватчиком, поведал про угрызения совести, что разъедали меня изнутри после смерти матери.

Кэм восприняла все спокойно: ты можешь быть загадкой для целого мира, прятаться от всех, но не от меня. Она даже высмеяла потребность маскироваться. Картофельный мешок? Да ни за что. Это не модно, Фиц! На мой первый за семь лет Хеллоуин она замотала меня как мумию — «какая разница, если это лишь на раз?» — а по возвращении домой мы устроили настоящий пир, пичкая друг друга конфетами, карамельками и жевательными мармеладками, которыми плотно набили свои пластиковые тыквы.

Еще Кэм помогла мне восстановить отношения с братьями, очаровав их своими кулинарными навыками, способностью к ведению домашнего хозяйства и привлекательной внешностью. Братьям нужна была женщина в доме, они страдали во время мучительного холостяцкого периода, который выпал на долю нас четверых. Притирка пошла еще глаже, когда Кэм поставила на каминную полку фото, которое они с мамой сделали на память возле библиотеки, попросив щелкнуть их случайного прохожего. На снимке они гладили какую-то бездомную собаку, и любовь к животным была еще одной объединявшей их чертой.

Даже еженедельные фотосессии изменились до неузнаваемости. Кэм маячила в каждом кадре, жадно чмокала меня в губы или крепко сжимала в объятиях, или просто корчила рожи: эй, это Кэм, тупая ты камера, я тут! Она оставляла отпечатки пальцев на объективе, на захватчике или сразу на обоих, принимала все более экстравагантные позы, превращая торжественную мучительную церемонию в праздничное мероприятие, полное шуток, которое я ждал почти с нетерпением.

Почти — потому я не мог избавиться от опасений, что мой незваный гость истолкует вызывающее поведение как оскорбление, что спровоцирует его переключиться с меня на мою возлюбленную, что он или какой-нибудь другой призрак из племени óна — женского пола? — который сопровождает его в преисподней, станет преследовать девушку, которая так их высмеивает. Что, если Кэм, как и мама, не сможет защитить себя от проклятия? Когда я робко заикнулся об этом, Камилла рассмеялась, беззаботно отмахнувшись от любой возможной угрозы.

— Да пожалуйста, пусть попробуют, — сказала она, высовывая язычок, который облизывал меня с ног до головы.

Раз она так наслаждается происходящим и заодно поднимает мне настроение своими клоунскими выходками, с чего мне волноваться? Потом я кусал себе локти, размышляя о катастрофе, которую опять же не смог предотвратить.

Но у меня и не оставалось времени для беспокойства. Кэм провела ускоренный курс по событиям в стране и мире, на которые я все эти годы не обращал внимания — ты что, не в курсе, что такое «Иран-контрас»? Что? Ты не знаешь о сбережениях и ссудах? Правда, что ли?! Не в курсе, что такое перестройка и гласность? Да ну! Не знаешь, что мы вторглись в Гренаду, и вообще не слышал про войну за Фолклендские острова? И тебе не известно, что человек, который, вероятно, станет нашим следующим президентом, был главой ЦРУ? Паши, ленивая ты задница. Мы вернулись к моему обучению, которое отошло на второй план из-за того, что мама ослабила хватку, проводя часы в джунглях Амазонки, а я чересчур увлекся экспериментами с пикселями и цифровыми изображениями. Зачем изучать историю и географию, если я больше никогда никуда не поеду? Зачем учить языки?

— Испанский, — решительно заявила Кэм. Пригодится для нашего расследования событий на Огненной Земле. Квест, который мы начали в тот же вечер понедельника, последовавшего за моим двадцать первым днем рождения, как только Кэм распаковала свои немногочисленные пожитки.

Мисс Вуд, которая во всем любила системность, наметила три основных направления нашего исследования: Патагония и ее коренное население, записи об уроженцах этой местности, насильственно перемещенных в Европу в 1889 году, и все, что связано с так называемым принцем Роланом Наполеоном Бонапартом и его коллекцией фотографий. Хотя моей Кэм были свойственны авантюризм и импульсивность, она все же действовала достаточно рационально. В предстоящие годы я постоянно удивлялся ее способности противостоять сложным ситуациям и молниеносно выбирать лучший вариант буквально за доли секунды, останавливаясь на том, который сопряжен с наименьшей опасностью. Она очень хотела вытащить меня из кокона, но все же решила, что мне опасно сопровождать ее в библиотеку Гарварда. Она брала на свой читательский книги и документы, которые я мог спокойно просматривать дома, — все чаще на испанском языке, чтобы отточить