Сотрудник аэропорта ошалело разглядывал эту груду. «Вы это… вы вообще куда?» – спросил он. Мы сказали ему, что на четыре года летим в Малави, и объяснили, зачем.

«И мальчики с вами?» – спросил он, указав на пятилетнего Шейна и трехлетнего Тима.

«Разумеется, да!» – ответили мы.

За нами стояла вся семья Рут, и вся моя семья – они пришли попрощаться. У сотрудника на глаза навернулись слезы. Он стал загружать наш багаж на ленту транспортировщика и вдруг спросил мальчишек: а хотите прокатиться по-особому? Он подхватил Шейна и Тима, усадил их позади нашего багажа, пошел рядом с ними вдоль ленты, за поворот, и пропал из виду. Да, он разрешил нашим детям прокатиться на багажном конвейере до задворок международного аэропорта Луисвилла! (Дело было задолго до 11 сентября 2001 года.) И они своими глазами увидели, откуда будут загружать в самолет все наши пожитки. Прошло несколько минут, и он вернул наших сыновей к стойке проверки документов и пообещал, что оба никогда не забудут свой первый полет.

Прощания в тот день были и радостными, и грустными. Семья Рут, конечно же, была в восторге. Мои пытались понять, что повлекло нас в путь и зачем нам все это надо.

А я ликовал и вообще не представлял, что нас ждет, как и мои сыновья-дошколята. Я никогда не был в других странах, у меня и загранпаспорта не было, и я знать не знал ни о международных перелетах, ни о том, как сбиваются биоритмы при смене часовых поясов.

По прибытии в Малави нас встречали человек тридцать, весьма радостные – руководители малавийской церкви и сотрудники-американцы, – с плакатами «Добро пожаловать, Рипкены!» Я словно вернулся домой, хотя мы еще не знали, что Африка станет нашим вторым домом на ближайшие двадцать семь лет.

Несколько недель мы учили язык чичева, а потом преподаватель показал нам страну. Где будем жить и работать, мы выбирали сами. Мы выбрали область, где жило племя тумбуку – в горах, рядом с городком Мзузу, административным центром северной провинции Малави, – несмотря на то что наше решение требовало изучить еще один племенной язык. В краях тумбуку мы наладили контакт с окрестными церквями и помогали создавать новые. В землях чичева церкви уже были, и мы следили за их развитием… ну, и основали тоже немало.

Малавийцев мы полюбили сразу. Они радушно нас встретили и всем сердцем приняли Благую весть. Это один из самых любящих, самых щедрых, вдумчивых и гостеприимных народов во всем мире. Если мне приходилось ночевать посреди бушленда, местные порой проходили несколько миль по бездорожью и несли мне кровать и матрас.

Мы могли бы счастливо провести остаток дней среди народа Малави. Мы все любили эту землю и ее людей. Но, к сожалению, такого выбора у нас не было.

* * *

На второй год пребывания в Африке в нашей семье начались болезни. У Рут раскалывалась голова, Шейн жаловался на боли в животе, у Тима воспалилось горло. Приступы повторялись снова и снова. Наконец удалось понять: малярия. Причем у всех.

Обычное лечение не помогало, и стало ясно: да, это прискорбно и горько, но мы не сможем остаться в Малави. Как-то утром я проснулся, и меня бил озноб. Я попросил Рут лечь рядом и согреть меня, она нырнула под одеяло и вдруг воскликнула: «Милый, ты весь горишь!» В тот же миг она вскочила с постели, помчалась в больницу, а оттуда привезла доктора, который и диагностировал нам малярию.

Я подумал, что доктор шутит, когда он спросил: «Ник, хочешь к Иисусу?» Я решил, его подговорил кто-то из друзей, и тут же подумал: «А то я ответа не знаю!»

«Конечно, хочу!» – отозвался я.

Он посмотрел на меня и сказал: «Друг, уезжай из страны. Как только сможешь. Иначе ты с Ним очень скоро увидишься».

Ну что же я не промолчал?

В Малави мы провели менее двух лет. Мы все оказались восприимчивы к малярии, и с каждым днем нам становилось все хуже и хуже. Мы вознесли молитвы, все обсудили, и наше руководство скрепя сердце решило, что нам больше нельзя оставаться в стране. Нам дали варианты: вернуться в Америку или продолжить работу в Южно-Африканской Республике, где малярия нам не грозила. Мы чувствовали, к чему призваны, и выбор был прост.

Когда мы покидали Малави, наш наставник подвел грустный итог, напомнив, что «служение Господу определяется не местом, а послушанием».

Родственники и многие друзья умоляли нас вернуться в Штаты и пройти лечение. Но мы понимали, что в Африке доктора лучше знают, как совладать с тропическими болезнями, и решили работать в другой стране. А еще мы хотели следовать призванию – куда бы оно ни вело.

Переезд в ЮАР дался непросто: казалось, мы попали в иной мир.

В Малави новые церкви росли как на дрожжах. Эта земля походила на современную версию Книги Деяний. Дух Божий действовал – и мы были частью этого действа. Малавийцы поистине жаждали слова Божьего.

ЮАР была совершенно другой. Европейцы принесли туда Благую весть почти двести пятьдесят лет тому назад. Сейчас казалось, тут куда ни посмотри, увидишь церковь. Христианская религия здесь так укоренилась (хотя, по общему мнению, и не всегда ко благу), что особого интереса к основанию новых церквей там никто не испытывал.

Радушие и постоянное чувство общности, сопровождавшие нас в Малави, отражали душевный настрой и дух самих малавийцев – одних из самых добрых, щедрых, любящих, открытых Христу людей на планете. В ЮАР мы прибыли на пике апартеида, когда по всей стране витало подспудное и часто негласное, но всегда ощутимое чувство настороженности, злобы и страха. Враждебность, порожденная и подогреваемая расизмом, походила на раковую опухоль, день за днем пожиравшую сердце и душу нации.

Я думал, будто что-то понимаю в психологии нетерпимости и расовых предрассудков. Но здешний расизм словно накачали стероидами – или, иными словами, возвели в непредставимую степень.

В основном мы работали с людьми племени коса и изучали наш третий за три года африканский язык. Коса были обязаны обитать на родной для них территории региона Транскей. Там поселились и мы.

Прожив там какое-то время, я встретился с официальным представителем властей. Он немного удивился, узнав с моих слов, что моя семья выбрала жизнь среди чернокожих.

Из любопытства и, возможно, слегка раздраженно я спросил: «Нам, значит, позволено жить на земле черных, где мы служим. А если местный чернокожий пастор захочет