Малиналли могла помешать этому, могла спасти империю Моктесумы. Для этого ей всего-навсего нужно было объявить, что испанцы — не посланники Кетцалькоатля, а просто чужеземцы, захватчики, пришедшие из далекой страны за морем. Войска императора уничтожили бы пришельцев в считанные дни. Но… вместе с испанцами погибла бы и она сама, а больше всего на свете Малиналли не хотела умереть рабыней. Как мечтала она о том времени, когда обретет свободу, когда ее наконец перестанут передавать из рук в руки, будто вещь, и она сможет жить там, где захочет, не скитаясь по миру. Назад пути не было, избежать расправы ей не удастся. Она знала, как жесток Моктесума, и понимала: если испанцы потерпят поражение, то и ей не миновать мучительной казни. И она… делала все для того, чтобы испанцы одержали победу! И если для победы следовало поддерживать в душах мексиканцев веру в то, что эти белые люди — не кто иные, как боги, вышедшие из моря, то так она и будет поступать, даже если сама не уверена в этом. Малиналли подпитывала вера в то, что в один прекрасный день она сможет делать все, что захочет: сможет выйти замуж за мужчину, которого полюбит, сможет рожать детей, не опасаясь, что когда-нибудь их отберут у нее и уведут в рабство или принесут в жертву кровожадным богам. Эта вера и эти мечты были слишком прекрасны, чтобы отказаться от них и сделать шаг назад. Больше всего на свете Малиналли хотела получить в собственность участок земли, на котором она смогла бы посеять кукурузу, вместе с той горстью зерен, которая всегда была с нею, — зерен, что остались после самого первого в ее жизни урожая, который они собирали вдвоем с бабушкой. Если испанцы могли воплотить ее мечту, то она будет помогать им всеми силами. Это, правда, не смягчает ее вины и не облегчает ее работу, когда ей приходится выбирать слова и решать, о чем говорить и о чем умалчивать. Неужели защитить свою жизнь возможно только ложью? Но кто сказал, что произнесенное ею — ложь? Кто определил, права она или не права в своих суждениях? Быть может, испанцы действительно посланники Кетцалькоатля, и ее истинное предназначение и высший долг состоят в том, чтобы помогать им во всем, пусть даже ценой собственной жизни и… предательства своего народа?

Вот и сейчас Малиналли терзалась, не зная, как быть дальше. Одна женщина из Чолулы втайне рассказала ей о том, что готовится восстание против испанцев. Эта женщина, познакомившись с Малиналли, была очарована ее красотой и умением держаться. Она решила, что лучшей жены для ее сына не найти. Искренне желая добра Малиналли и стремясь сохранить ей жизнь, женщина рассказала, что в Чолуле испанцам готовят ловушку. Заговорщики решили захватить их в плен: набросить на них сетки и живыми привести в Теночтитлан. Женщина просила Малиналли покинуть город до того, как начнется резня, — щадить тех, кто станет сопротивляться, заговорщики не станут. Уйдя из города и избежав опасности, Малиналли, по мысли женщины, могла бы спокойно выйти замуж за ее сына и жить с ним в мире и согласии долгие годы. Малиналли ощутила на своих плечах груз ответственности: ей предстояло решить, открыть испанцам правду или нет. Чолула была священным городом, где находился один из самых главных храмов Кетцалькоатля. Поэтому оборона или штурм Чолулы означали защиту или же нападение на самого Кетцалькоатля. В голове Малиналли все перемешалось, как никогда. Единственное, в чем она сейчас была уверена, — это в том, что ей требовалось побыть одной в тишине и покое, чтобы найти правильное решение.

Малиналли в молитве обратилась ко всем своим богам, прося их только об одном: о тишине. Помимо внешнего шума настоящей пыткой для нее был целый хор голосов, на разные лады звучавших в голове. В этом внутреннем шуме, оглушавшем ее, она различала обрывки фраз. От нее требовали, чтобы она молчала, держала язык за зубами, чтобы ни в коем случае не проговорилась испанцам о готовящейся западне, ни единым словом не помогла им спасти свои жизни. Эти голоса то и дело переспрашивали ее, уверена ли она, что чужеземцы — действительно посланцы Великого Господина Кетцалькоатля. Саму Малиналли все чаще мучили эти сомнения. То, как вели себя эти люди, не вязалось с тем, как должны вести себя посланцы богов. Малиналли чувствовала себя обманутой и в то же время боялась признаться себе в этом. Она наблюдала за испанцами день за днем, но что говорило об их божественном происхождении? Взять хотя бы само имя Кортеса. Быть «кортесом» по-испански означало быть вежливым и утонченным, но разве Эрнан ведет себя соответственно своему благородному имени? Что уж было говорить о тех людях, которые пришли вместе с ним! Малиналли отказывалась верить, что посланники богов могут говорить так грубо и некрасиво, как солдаты Кортеса. С их губ слетали отрывистые короткие фразы, бесконечные ругательства, а в минуты гнева, к ужасу Малиналли, — даже проклятия в адрес их собственного бога. Испанский язык вообще казался ей грубым по сравнению с тем, как мягко и поэтично звучал ее родной науатль.

Впрочем, непривычное звучание языка и неумение — или же нежелание — испанцев облекать свои приказы и распоряжения в сколько-нибудь вежливую форму было еще не самым неприятным. Гораздо больше Малиналли страдала от запахов, которые распространяли чужеземцы вокруг себя. Неужели посланники Кетцалькоатля могут так дурно пахнуть? Индейцам всегда была свойственна чистоплотность, испанцы же мылись неохотно и редко, а одежду и белье стирали и того реже. Их вещи — рваные, грязные, чуть не сгнившие от впитавшейся грязи и пота — издавали смрад и зловоние. Ничто — ни солнце, ни вода — не могло избавить их от этого запаха. Сколько бы Малиналли ни полоскала белье в реке, ткань не переставала пахнуть пропотевшим под доспехами телом и ржавым железом.

Настораживало и пугало Малиналли еще одно: та страсть, с какой испанцы, и в особенности сам Кортес, относились к золоту. Если эти пришельцы действительно были посланниками богов, то им следовало беспокоиться о земле — о полях, об урожае, о том, как обеспечить людей едой. Но все было иначе. Кукуруза привлекала внимание испанцев, только когда наступал час еды. Как же так? — терялась в догадках Малиналли. Если сам Кетцалькоатль когда-то похитил маисовое зерно с горы, на которой покоится наш мир, и передал его людям, то почему его посланцам безразлично, как обращаются люди с этим драгоценным даром? Неужели они не хотят узнать, помнят ли люди о божественном происхождении этого злака и возносят ли хвалу богам всякий раз, прикасаясь к початку или кукурузной лепешке? Почему посланники Кетцалькоатля не спрашивают, заботятся ли люди о маисе, поклоняются ли ему как высшей ценности? Неужели они не боятся того, что произойдет, если люди вдруг перестанут сеять маис? А впрочем… Нет, не может быть! Неужели пришельцам неизвестно, что если перестать собирать и заново сеять кукурузу, то она умрет? Что кукурузному початку требуется забота человеческих рук? Его нужно очистить от листьев, вылущить все зерна и лишь затем засеять ими поле. Только тогда маисовое зерно обретет свободу и способность к воспроизводству. Кукуруза, маис — этот злак не сможет выжить без человека. Люди тоже не смогут жить без него. То, что кукуруза не может возрождаться сама по себе, без участия человеческих рук, и доказывало божественное происхождение этого злака и требовало от людей почтительного отношения к священному дару богов. Малиналли всегда поражала эта взаимосвязь: если бы на земле не было людей, богам некому было бы подарить кукурузное зерно. И в то же время без кукурузы люди не смогли бы прожить в этом мире. А испанцы — разве они не знают и не понимают, что все мы вышли из земли, что мы и есть земля, земля кормит нас, а когда земля кончится, когда она устанет и маис больше не сможет расти на ней, когда остановится щедрое сердце земли, всем нам также придет конец. А раз так — то какой смысл копить золото, не запасая впрок кукурузные зерна? Золото — теоквитлатль на языке индейцев — всегда считалось в их мифах экскрементами богов, оно было бесполезной блестящей игрушкой, не более того, и Малиналли никак не могла понять, почему Кортес и его люди с таким почтением относятся к этому металлу и с таким рвением стремятся обладать им. Она знала: в тот день, когда люди перестанут уважать кукурузное зерно, перестанут ценить его как священный дар, весь род человеческий будет в смертельной опасности. И если это известно ей, простой смертной, то как могло случиться, что об этом не догадываются посланники Кетцалькоатля, прибывшие во имя его и от имени его, пусть это имя и звучит на их языке иначе? Если они, напрямую общаясь с богами, не задумываются над такими простыми вещами, то не доказывает ли это, что посланы они на землю не Кетцалькоатлем, а другим богом — Тецкатлипокой? Этот бог, брат Кетцалькоатля, однажды обманул Великого Господина, подсунув ему черное зеркало. Нечто похожее теперь совершали испанцы, с той лишь разницей, что зеркала, которые они привезли с собой, чтобы подкупать и вводить в искушение индейцев, были блестящими. Тецкатлипока, задумавший захватить власть, по праву принадлежавшую его брату Кетцалькоатлю, был колдуном. Воспользовавшись своим темным ремеслом, он принес Кетцалькоатлю черное зеркало, в котором тот увидел себя и свою божественную сущность в черном свете. В этом зеркале Великому Господину открылась лишь его темная сторона. Увидев себя таким, Кетцалькоатль от огорчения напился пьянящего напитка и опьянел так, что чуть не овладел собственной сестрой. Сгорая от стыда, он на следующий день покинул священный город Тулу, чтобы вновь обрести внутренний свет, вновь стать самим собой и когда-нибудь, по прошествии долгого времени, вернуться в этот мир, дабы искупить свою вину.