Мельком взглянув на меня, он обратился к старшему:

— Языгу, почему нет остальных? Где остальные, Языгу?

И, поклонившись, виновато произнес Языгу:

— Те, кто не вернулся, мертвы, многоуважаемый хэхэхэй. Их нет на этом свете, нет больше.

Шмешу-хэхэхэй медленно поворотился лицом к западу, глаза его наполнились слезами. Женщины тихонько завыли.

— Что произошло? — шепотом, ни к кому особенно не обращаясь, спросил Шмешу-хэхэхэй.

— Бег, собака, побил пришедших к нему людей, — громко, на все стороны закричал Языгу. — Людей, пришедших к нему требовать ответа за смерть родных, побили стрелами, посекли саблями. Девятнадцать человек потеряли мы там!

Поднялись крики и стенания, женщины начали рвать на себе волосы, заревели дети.

Шмешу-хэхэхэй поднял трясущуюся руку и этой трясущейся рукой показал на меня.

— А это кто? Кого вы привели с собой в потаенную долину?

— Это человек, потребовавший от бега ответ, — твердо ответил Языгу, — потребовавший, когда все молчали.

Слезящиеся глаза старика оглядели меня снизу доверху.

— Есть ли у тебя имя? — спросил он меня.

— Я наречен Шепчу, — отвечал я.

— Тебя нарекли?

— Меня нарек годийский Шумбег.

Я думал, что мой ответ вызовет негодование — кто их знает, этих людей, может, они убивали всех тех, кто был наречен бегами, может, изгоняли таких. Но сказать неправду я тоже не мог. И терять мне было нечего. Поэтому я сказал, что меня нарек Шумбег. И никакого особого впечатления эти слова не вызвали.

— А как бы ты нарек себя, если бы у тебя не было имени? — последовал следующий вопрос.

Повисла неловкая пауза, потому что я не знал, что ответить. Я никогда не думал о том, какое имя выбрал бы себе, если бы представилась такая возможность. Все имена казались мне недостойными. Кроме того, как я уже говорил, втайне я был уверен, что Великие Духи приготовили для меня самое звучное, самое славное, самое красивое имя. Поэтому я не знал, что сказать в ответ на вопрос Шмешу-хэхэхэя. Я молчал.

— Он не знает, что сказать, — хихикнул тот. — Как же ты оказался здесь, о довольствующийся чужим именем?

Это слово, каким он меня назвал, — клычкыдыр — меня оскорбило. Так меня еще никто не звал. Я был человеком верующим. Верил в неизреченную милость Неба, в способность Великих Духов подбирать имена для людей. Ведь сами люди лишены такой способности. Все людские имена уродливы, лишены благодати, негожи.

Но я находился в потаенной долине. Вокруг меня были сбегуты, гонимые тремя бегами. И я сказал старику:

— Не всякая птица может хорошо петь. Не каждый цветок может похвастаться красивым нарядом. Но в разных странах один и тот же цветок называют по-разному. В разных языках по-разному может называться птица. И красивая птица в одной стране может носить уродливое имя. А в другой стране уродливая птица может носить прекрасное имя. Человек может называть себя по-разному на этой земле. Десятки имен могут быть у человека, каким он зовет себя сам и какими его зовут другие. Но все эти имена исчезают пред лицом последнего, данного Великими Духами.

Шмешу-хэхэхэй одобрительно хмыкнул.

— Что он сказал? — спросил у него Языгу.

— Разве ты не понял? — сказал ему Шмешу-хэхэхэй. — Он говорит, что земное имя ничего не значит. Он говорит, что может назвать себя семьюстами разными способами, ибо это неважно перед лицом последнего имени, которое на небесах. Он хорошо говорит, этот человек. Он складно говорит, этот человек. — И обратился ко мне: — Мы не требуем повторного наречения. Живи как живешь, и называйся как называешься, человек, ищущий ответа у земных бегов и забывший, что дать ответ можешь только ты сам.

Толпа расступилась. Меня допустили в общину сбегутов. Языгу показал мне незанятую теплую пещеру, где я мог жить, — таких пещер было очень много в долине, а сейчас, после гибели стольких людей, стало еще больше. В глубине ее я нашел обжитое место: очаг, ложе, посуду, даже кое-какую одежду. Мне сказали, что человека, занимавшего эту пещеру до меня, звали Молчу, и его тоже нарек Шумбег. Я сразу вспомнил этого Молчу — ведь его нарекали в один день со мной. Это был тот старик с упрямым, недовольным лицом, который так противился наречению. Мне сказали, что он получил свое последнее имя за несколько дней до моего появления, не успев отправиться в страну Огон. Жаль, мы не встретились, потому что тогда вдвоем бы подивились странным путям судьбы.

Я разжег огонь, приготовил чай. Есть не хотелось. Я сидел у огня, почти засыпая от усталости, но в совершенной уверенности, что ложиться еще не время. Красные отсветы плясали по стенам. Дым уносило в боковой лаз сильным сквозняком. В хорошей пещере жил Молчу, хорошо он ее обустроил.

Мои предчувствия вскоре оправдались. По прошествии какого-то времени в пещере бесшумно появился Шмешу-хэхэхэй, присел на камень, не сводя с меня глаз. Я молча налил ему чаю. Он принял чашку и, зажмурившись, отпил пару глотков.

— Великое Небо уберегло не только вас, — произнес он, ставя пустую чашку на камень. — Другим тоже удалось вырваться из сечи. Они разъехались по другим селеньям и рассказали людям обо всем. Люди хотят уходить. Завтра к полудню к нам придут люди из хосуна Терпи. Сколько их, не знаю. Все хотят уйти.

Я молчал. Мне нечего было сказать. Я только наклонил голову, чтобы выказать свое внимание.

— Ты тоже уйдешь? — спросил он меня, когда молчание совсем затянулось.

Он чего-то выжидал — может, моего утвердительного ответа? Но мне нечего было сказать.

— Ты тоже пойдешь с ними? — почти утвердительно сказал он, и мне этот тон не понравился. Это было почти приказание. Оно не пришлось мне по душе. Да, я хотел уйти, я дал обещание тэнгэру Нишкни, но я хотел идти один, а не с толпой раненых мужчин и плачущих женщин.

— Я пойду не с ними, — наконец проговорил я.

Он видимо обрадовался.

— Так, значит, ты один из нас? — быстро спросил он. — Ты обязуешься поклоняться заветам Сбегу?

Заветам Сбегу? Об этом я и не думал. И какие могут быть заветы у человека, испепеленного небесным пламенем? Он, верно, и заветов никаких не успел оставить, бедняга.

Но Шмешу-хэхэхэй предупредил мои полные сомнений вопросы. Наклонясь ко мне, он прошептал:

— Я открою тебе тайну, известную только нам, его последователям. Пророк Сбегу не погиб в пламени. Он сумел спастись.

Нечего и говорить, насколько я изумился этим словам. Человек из хосуна Шурши, усомнившийся в особой миссии магогов, обвиненный сразу тремя бегами, которые устроили за ним настоящую охоту, бараний пастух, сожженный небесным огнем за свое непокорство, — и он вдруг, наперекор всем свидетельствам, остался жив?

— Он спасся? — удивленно переспросил я. — Но где же он? Где он теперь?