фигур: одномерными линиями, двумерными плоскостями и трехмерными телами, и переход последних при движении в пространстве в четырехмерные аналогично переходу точки в линию, линии в плоскость, плоскости в трехмерное тело – импонировали Успенскому конкретностью поставленных задач, непосредственной работой с памятью, использованием принципов аналогического мышления и заложенной в этой модели возможностью трансформации явлений низшего порядка в явления высшего порядка.

Критические замечания вызвало у Успенского то, что Хинтон не учитывал индивидуальные различия в восприятиях людей, и то, что, по словам Успенского, “сама психологическая основа его упражнений довольно ненадежна. Часто он не знает, где остановится, заходит в своих аналогиях слишком далеко, и тем самым лишает многие из своих рассуждений всей их ценности”[173]. Эти два замечания подчеркивают неудовлетворенность Успенского методикой Хинтона в решении проблемы четвертого измерения. Основная претензия Успенского к Хинтону заключается в том, что тот в своей системе упражнений переносит черты трехмерного мира на четырехмерное пространство. Успенский высказывает предположение, что необходимо иметь представление “о точной природе взаимоотношений физического и психического”[174], и в пространстве четвертого измерения он видит границу между физическим миром трехмерных реалий и четырехмерным пространством психического мира. Он приходит к выводу, что “прежде, чем пытаться строить геометрию четырех измерений, нужно создать физику четырехмерного пространства” и что необходимо “найти и определить физические законы и условия, которые здесь могут существовать”[175].

Успенский тщательно анализирует доступные по этому вопросу работы современных авторов, включая Фехнера, много писавшего “о мирах одного, двух, трех, четырех измерений”, с его аналогией “между мирами различных измерений”, останавливается на теории четвертого измерения Цельнера, который выводил ее из наблюдений “над медиумическими явлениями” и феноменом материализации, анализирует метод рассуждений Н. А. Морозова, а также идеи и образы “Флетландии” Е. А. Аббота и др. Для него было важно наглядно продемонстрировать опасность сведения четвертого измерения к трехмерному опыту, а также доказать тщетность претензий современных спиритуалистов и теософов на обладание опытным знанием четвертого измерения.

Подобно Фехнеру и Хинтону, Успенский использует метод аналогий, сравнивая наше восприятие четвертого измерения с предполагаемым восприятием третьего измерения гипотетическими двумерными существами. Вслед за Абботом и Хинтоном Успенский предлагает следующую логику рассуждений: двумерное существо не способно увидеть трехмерный мир, предметы этого мира будут являться ему как предметы его собственного мира. Вся вселенная будет представляться ему в виде плоскости, и, следовательно, он будет либо совершенно отрицать все явления, происходящие вне плоскости, либо интерпретировать их как часть ее. Он может также назвать их чудесными или сверхестественными и попытаться объяснить их с помощью более или менее сложных гипотез.

Изучая эти сверхестественные явления, плоское существо может натолкнуться на мысль, что в рычаге или в колесе есть что-то неизвестное, не поддающееся измерению доступными ему методами, но тем не менее существующее. Отсюда останется уже только один шаг до гипотезы третьего измерения. Дальше плоское существо может заключить, что “реальное тело, в отличие от воображаемого, должно обладать хотя бы очень малым третьим измерением”[176]. Успенский писал: “Разбирая физические условия жизни человека, мы находим в них почти полную аналогию с условиями жизни плоского существа, которое начинает ощущать третье измерение”[177].

Успенский отмечал, что мы окружены бесчисленными невидимыми и неизмеримыми объектами. Мысль невидима, жизнь неизмерима. Подобно плоским существам, мы вначале считаем все невидимое и неизмеримое чудесным и сверхъестественным. Затем мы достигаем стадии классификации необъяснимых явлений и начинаем изучать их характер и свойства в различных областях нашего знания. Необъяснимость в данном случае является результатом попыток изучить и объяснить средствами трехмерного мира явления, попадающие из области более высокого измерения.

Успенский делает несколько предположений, основанных на допущении существования четвертого измерения. Первая посылка заключается в том, что “если существует четыре измерения, то реального тела трех измерений быть не может. Поэтому человеческое существо либо обладает четырьмя измерениями, т. е. мы сами есть существа четырехмерные, либо мы обладаем только тремя измерениями, и в таком случае не существуем вовсе”[178].

Вторая посылка исходит из того, что “если мы и обладаем четвертым измерением, то мы осознаем и ощущаем его в очень малой степени и можем догадываться о его существовании только путем наблюдения необъяснимых явлений. То обстоятельство, что мы не видим в самих себе и в окружающих нас предметах четвертого измерения, приводит нас к выводу о несовершенстве нашего восприятия”[179].

Говоря об ограниченности нашего восприятия, Успенский пишет, что человеческий глаз не может достичь даже уровня видения с помощью микроскопа или телескопа. Он пишет об ином видении в четвертом измерении, подобном тому, как птица, летящая из северной России, “видит” Египет, куда она летит на зиму, или же как почтовый голубь “видит” за сотни верст свою голубятню, из которой его увезли в закрытой корзине, или же как инженер-строитель, делая первые грубые наброски моста, “видит” этот мост и идущие по нему поезда. Развивая тему ограниченности и несовершенства нашего восприятия, Успенский предполагает, что “видение в четвертом измерении будет осуществляться помимо глаз”[180], фиксируя внимание как на природной, так и на творческой интуиции.

Рассматривая связь между миром так называемых психических и миром физических явлений, которые он интерпретирует, соответственно, как четырех– и трехмерные миры, Успенский отрицает их “параллельность” друг другу. Он возражает против попыток интерпретировать физические явления как вид психических или, наоборот, психические явления как следствие физических. Первый подход он называет “наивным дуализмом” или “спиритуализмом”, согласно которому “душа” рассматривается как совершенно независимая от тела и не подчиненная никаким законам. Другой подход, где “душа” воспринимается как прямая функция тела, он называет “наивным монизмом” и иллюстрирует его знаменитой формулой Молешотта: “Мысль есть движение материи”.

Успенский не разделял вульгарных крайностей как современного ему спиритуализма, так и сенсуализма эмпириокритика Э. Маха, который совершенно отрицал различие между физическим и психическим, предполагая, что физические элементы в действительности – это элементы ощущений, а то, что мы называем “телами”, – всего лишь комплексы элементов ощущений, таких как ощущения света, звука, давления и т. п. Согласно Маху, образы представлений – это тоже простые комплексы ощущений, а молекулярную и атомистическую теории Мах принимает только как символы, отрицая за ними всякую реальность. Этому необерклианскому подходу Успенский противопоставляет кантовское представление о человеческом восприятии, способном воссоздавать только “формы” (цвета, звуки, вкусовые ощущения и др.) мира “из чего-то еще, чего мы никогда не достигнем”. В ортодоксально кантовском духе Успенский утверждает, что физическое яблоко существует не таким, каким оно является нам в трехмерном мире. Он также настаивает на том, что “мы вполне свободно можем сказать, что мысль движется по четвертому измерению”[181]. Успенский настаивает на том, что