Колояр помнил, как замолчал и испуганно замер малец, когда в густом папоротнике шевельнулось что-то громадное, бурое, недовольное. Шевельнулось, хрюкнуло, заворчало…

Колояр и сам целый миг стоял, точно льдом политый. Потом сипло шепнул:

«Ты веточку возьми и ломай… ломай потихоньку…»

Перепуганный Бусый по наитию всё сделал правильно. Взял веточку и начал ломать, как было сказано – потихоньку. Размеренный звук достиг кабаньего слуха и сообщил зверю, что нечаянно подошедшие не таили ни угрозы, ни страха. Просто занимались своими делами и вовсе не думали чинить обладателю трёхгранных клыков какие-то обиды.

«А теперь иди тихонько назад…» – слушая, как успокаивается ворчание, шепнул Колояр…

Срезень снова обогнал его и залёг путь.

– Да ну тебя!

Колояр остановился, пользуясь предлогом перевести дух. Может, Срезень и прав был, стараясь завернуть его к дому. Нечего было ему пока делать у Вороной Гривы, нечего было силиться и одолеть вгорячах намеченную треть дороги туда…

Колояр постоял, вдыхая живой воздух близкой весны, глядя, как верхушки высоченных сосен летят мимо светлых пушистых облаков. Потом всё-таки заново обошёл кобеля.

Срезень догнал его, бережно взял сзади за меховую штанину и лёг прямо на лыжные пятки. Колояр от неожиданной помехи чуть не потерял равновесие.

– Ах ты пень старый!..

Пёс съёжился перед лицом хозяйского гнева, но зубов не разжал. В карих глазах стояла мольба.

Колояр понял, что дальше в лес сегодня забрести ему не дадут. Сразу вспомнилось, как верный пёс лежал носом под дверью, вытаскивая его из беспамятства. Не сердиться же после такого на него по-настоящему, не гнать же пинком. Да и слишком неподходящий был нынче день, чтобы на кого-то сердиться.

– Ладно, что с тобой делать, дупло… Пошли домой.

Против его ожидания, Срезень не возрадовался, не заскакал впереди. Наоборот, вновь пошёл сзади, да ещё и беспрестанно оглядываясь.

Где-то далеко сухо хрустнула ветка.

Колояр размашисто катил к дому, и оттого, что по лыжне идти было проще, ему вправду стало казаться, будто тело, разогреваясь, полнилось прежней силой и ловкостью.

«И зачем повернул, ведь дошёл бы. Без спешки-то…»

Ветка хрустнула вдругорядь, громче и ближе.

Колояр повернул голову и увидел, что Срезень тоже обернулся на звук, да не как он сам, а всем телом. Поднятый хвост подрагивал боевым знаменем на ветру, под шкурой вздулись каменные бугры, а пушистая шуба поднялась дыбом вся до последней шерстинки, сделав кобеля вдвое больше обычного, и это могло означать только одно: Срезень боялся.

Таким Колояр его ещё не видал. Рука помимо воли двинулась к поясу, нащупала рукоять ножа в ножнах.

– Что там, малыш?..

Срезень мельком покосился на него, блеснули страшные кинжалы клыков, обнажённых для боя.

«Беги, хозяин! Беги…»

Ветка хрустнула третий раз, совсем близко.

Своя ноша не тянет! Бусый ходко шёл по успевшей уже слегка затвердеть, заледенеть утренней лыжне, мешок с подарками не тяготил, только грел ему спину. В мешке отыскались вязаная безрукавка и носки, связанные из тончайшего пуха. Такой пух носят на себе симураны, и ему не верста[22]даже собачий, до того он тёплый, лёгкий и прочный. Ещё Бусый увидел сапожки-чулки из тонкой, но очень крепкой кожи, венны называли такие босовиками. Запечатанный воском сосуд из берёзового наплыва и восковая печать не могли удержать медового аромата. Маленький бурдючок с густым сладким вином. Круг невзрачного, но такого вкусного козьего сыра. Коробочку пахучей чёрной смолы, целебный дар гор. И мешочки с пряными травами, от запаха которых – Бусый заранее это знал – все знакомые домашние кушанья сразу станут небывалыми, баснословными, заморскими.

А самое главное – нашёлся в мешке и изящный маленький нож с клинком гибкой узорчатой стали.

– Не игрушка какая, – сразу определил Летобор. – Это тебе мужской подарок. Смотри, бережнее с ним!

Лезвие оказалось неимоверной остроты, в чём Бусый сразу и убедился. Хотел, как обычно, попробовать его пальцем, а оно тут же рассекло кожу – неосязаемо, зато до крови. Таких ножей не делал никто, кроме вилл. Это был подарок, воистину цены не имеющий, его не покупали на торгу и не продавали, отец-виллин ковал и дарил такой нож выросшему сыну, готовому принять честь и бремя взрослого мужества.

– Вот тебе, ножик, первая кровь… – тихо проговорил Бусый. – Теперь ты вправду мой, а больше ничей!

И пристегнул к поясу ножны с чудесным клинком.

Ещё в мешке лежал камень, желвак размером с яблоко, как будто небрежно расколотый пополам. Но когда Бусый с Летобором вгляделись сквозь этот скол в искристую глубину камня, то ахнули от восхищения. Камень казался бездонным, они словно бы заглянули сквозь маленькое окошко в совсем иной мир. Были в том мире, таившемся в глубине камня, знакомые холмы, поросшие могучими соснами, а между соснами бежали хрустальные ручейки. Но стоило чуть повернуть камень, и знакомые леса вдруг превращались в суровые скалистые горы, устремлённые в небо, спокойные ручьи становились стремительными потоками, и водопады в ущельях окутывала серебряная кисея… Ещё поворот – и на месте гор возникало море, а горные вершины не то чтобы исчезали совсем, но виделись лишь причудливым скоплением облаков, что невесомо парили над водной гладью и необъяснимо оставались при этом каменными утёсами.

Зато с новым поворотом становилось вдруг ясно, что все эти леса, горы, моря и облака на самом деле суть звёзды, искристые мириады звёзд, глаза давно ушедших предков, устремлённые на потомков из бесконечной дали времён…

Летобор шёл позади и помимо воли любовался мальчишкой. Одёргивал себя, понуждал к строгости, но ничего поделать не мог, улыбка сама собой раздвигала усы. Всякую, даже нешуточно тяжёлую работу Бусый умудрялся делать, будто танцуя. Он и сейчас, под грузом мешка, не скособочился натужно и некрасиво, как это сделал бы почти каждый его ровесник. Сразу разобрался, для чего нужна была широкая лямка из мягкой замши, и уложил её на лоб, хотя венны редко носили так свои мешки и корзины. Бежит себе теперь и поди представляет, как начнут восторгаться и визжать младшие, дёргая зорный[23]камень друг у дружки из рук, как станут одобрительно кивать старики и старухи, передавая по кругу чашу с густым сладким вином, как будет придирчиво нюхать пряности большуха, соображая, какая к какой еде подойдёт…

Что такого узрели в нём, Летоборе, вещие виллы, что именно ему доверили маленького приёмыша?

Незаметно вырос парень, стал сущей надёжей родителям и всему роду. Доброе и храброе сердце, а уж упорства!.. Вот ведь, тащит мешок, тащит и нипочём не отдаст до самого дома, и не потому, что в нём подарки лежат, просто оттого, что – тяжёлый, мне принесён, мне, мол, и тягу на плечо поднимать…