Видно было, как мужчина напрягся – интересно, почему. Линдсей бросила на мужа любопытный взгляд, но по его лицу невозможно было что-либо сказать. Он невозмутимо отодвинул стул для матери.

Дафна села, улыбаясь сыну.

– Эвангелос постоянно работал. Я приходила к нему в офис и садилась на стол.

Линдсей рассмеялась, а Антониос изумленно приподнял брови.

– Я ничего такого не знал, мама.

– С чего бы мне было это рассказывать? – спросила задиристо Дафна и повернулась к невестке. – Но это было единственный способ заставить его прекратить работать.

– Наверное, и мне стоило попробовать, – пошутила Линдсей.

– Меня бы такой поворот событий позабавил, – ответил он, будто ничего не произошло. – Позволь налить тебе воды, мама.

– Я, пожалуй, попрошу принести первое, – произнесла Дафна извиняющимся тоном. – В последнее время мне постоянно хочется спать, и нескольких часов не проходит, чтобы я не уснула.

Линдсей взяла ее за руку.

– Мне жаль, – сказала она. – Я могу чем-то помочь?

– Нет нужды меня жалеть, – ответила та. – Я прожила хорошую жизнь и не хочу вызывать жалость.

Принесли первое – фруктовый салат с виноградом и сочными ломтиками дыни.

– Скажи, Линдсей, – попросила Дафна, когда слуга удалился. – Ты сильно скучаешь по Америке? Оставила там друзей?

Девушка невольно бросила взгляд на мужа, сидевшего, точно каменное изваяние.

– Немногих, – осторожно признала она.

– А как твоя работа? Сможешь закончить здесь? Ведь ты так близка к получению докторской степени, разве нет?

– Мне еще по крайней мере несколько месяцев, – ответила Линдсей. – Большая часть исследования может быть проведена в любом месте, мне нужен лишь компьютер.

– Я знаю, тебе придется еще не раз съездить в Америку, – произнесла Дафна, и Линдсей с облегчением вздохнула.

– Да, верно.

– Но все же надеюсь, ты будешь отлучаться не так часто, – неожиданно сказала Дафна, накалывая на вилку кусочек дыни, и лицо ее внезапно стало серьезным. – Муж и жена должны быть вместе.

Линдсей испуганно посмотрела на мужа, не зная, что ответить. Тот же, казалось, ни капли не смутился.

– У Линдсей в Америке были дела, – произнес он ровно. – Но сейчас ее место рядом со мной, мама.

– А почему не может быть так, что ты будешь с нею? – отбила мать, игриво улыбаясь. – В Америке?

– Потому что так я не смогу управлять «Маракайос энтерпрайзес», – произнес он растерянно.

Его мать кивнула, озорно улыбаясь.

– Ну да, конечно, – тихо ответила она.

Антониос отодвинул тарелку. Обед получился напряженным: обманывать мать оказалось куда более сложной задачей, чем он себе первоначально представлял. Линдсей тоже чувствовала себя не в своей тарелке.

Он не переставал думать о словах матери насчет переезда в Америку, и ее предложение казалось ему абсурдным. Ведь семейный бизнес был средоточием его души, он пожертвовал нормальной человеческой жизнью ради того, чтобы сохранять дело на плаву. Даже если бы он и захотел переехать, это невозможно.

К счастью, Дафна умело направила беседу в безопасное русло, и они не затрагивали больше спорных вопросов. Антониос откровенно любовался Линдсей, глядя на то, как в ее глазах в моменты воодушевления вспыхивают искорки, как она, обдумывая ответ на какой-то вопрос, склоняет голову набок. Ее звонкий смех заставлял его сердце сжиматься, и Антониосу так хотелось сделать ее счастливой – пусть хотя бы на одну неделю.

К тому времени, когда с десертом было покончено, Дафна заметно устала – заметя это, Антониос попрощался с ней. Поцеловав женщину на прощание, они с Линдсей направились в главную виллу, а затем – к себе домой.

– У нас есть еще какие-то планы на сегодня? – спросила Линдсей.

Антониос покачал головой.

– Нет, но сегодня будут готовиться к завтрашней вечеринке. – Взглянув на Линдсей, он осторожно спросил: – Как полагаешь, ты нормально ее перенесешь?

– Да.

– Мне бы хотелось облегчить тебе жизнь, – сказал он искренне, но слова прозвучали слишком высокопарно, и он невольно поморщился. – Но я знаю, ты не хочешь, чтобы я слишком суетился вокруг тебя.

– Ты очень добр, Антониос. Я очень ценю твое деликатное отношение.

Линдсей замешкалась, будто желая сказать что-то еще, и Антониос почувствовал, как сердце его подпрыгнуло от волнения и надежды. Но она лишь покачала головой и прикоснулась к его руке.

– Спасибо тебе, – произнесла она и пошла к вилле.

Повернув лицо к солнцу, Линдсей закрыла глаза, наслаждаясь теплом и небольшим перерывом в подготовке к вечеринке в честь Дафны. Антониос подчеркнул, что ей не обязательно принимать участие в этих хлопотах, но она все же согласилась помочь его сестрам, и сейчас главный холл виллы вовсю украшался. Муж так старался помочь ей, что Линдсей решила, что должна хоть чем-то ему отплатить. Интересно, если бы между ними сразу возникло такое понимание, что-то бы изменилось? Сумели бы они сохранить свой брак?

Подвинувшись на стуле, Линдсей сорвала цветок бугенвиллеи, оплетавшей каменную стену. Этот вопрос она задавала себе с того самого вечера, как рассказала мужу о своей болезни. Неужели для того, чтобы начать слушать друг друга и понимать, им нужно было дойти до крайней степени отчаяния?

Прижав цветок к лицу, Линдсей закрыла глаза. Наверное, она не сможет стать для Антониоса такой супругой, которая ему нужна, – хозяйкой поместья, организатором многочисленных вечеринок и званых обедов. И дело тут не только в ее психологической проблеме. Муж занимает руководящий пост, и это означает, что вся их жизнь будет проходить на виду у окружающих, а это не устроит Линдсей. И потом, есть еще и работа. Остаться в Греции – значит попрощаться с карьерой. Антониос ясно дал понять, что не намерен никуда переезжать. Так что даже если он и захочет восстановить их отношения, Линдсей придется жить с ним и исполнять роль блистательной жены и хозяйки поместья, а эта роль точно не для нее.

– Можно присоединиться?

Линдсей открыла глаза и увидела Дафну, тепло улыбающуюся ей.

– Конечно.

Она подвинулась, чтобы освободить свекрови место.

Дафна присела, облегченно вздохнув.

– Все болит, – пожаловалась она, глядя на горизонт, на котором отчетливо вырисовывался контур гор. – Думаю, когда настанет мой срок, я буду рада тому, что наконец боль уйдет.

– Мне очень жаль, – тихо произнесла Линдсей, чувствуя муки совести за свои переживания, показавшиеся ей такими глупыми в свете страданий Дафны.

– Осознание того, что скоро умрешь, в чем-то – преимущество, – помолчав, добавила она. – Так ты можешь привести свои дела в порядок и сказать то, что раньше боялся.