* * *

В госпиталь МВД мы приехали как раз во время обеда для больных. Как будто специально старались. Но нас пообедать, к сожалению, никто не пригласил, хотя к капитану Взбучкину нас все же пустили, пусть и после пары дополнительных звонков от дежурной медсестры кому-то из врачей. Врач разрешил, видимо, уже не в первый раз за половину дня, и потому принявший все за единую систему. Капитан лежал с сотрясением мозга, а такие больные считаются «не ходячими», следовательно, обед им приносят в палату. Охрану у палаты, как сообщила мне Радимова, уже сняли, поскольку не ожидали повторного покушения на капитана. Те, кто первоначально участвовал в покушении, открылись и не прячутся. Значит, и Взбучкину прятаться резона нет. Так начальство решило.

Роль пропуска вне времени для посещения больных сыграло служебное удостоверение капитана Сани. Нас пропустили в длинный коридор цокольного этажа. Лифтом мы пользоваться не стали и поднялись на второй этаж, не успев задохнуться. И нога мне практически не мешала. Я уже научился ходить по лестницам вполне сносно еще в Московском военном госпитале экспериментальной медицины. Я ходил так, что никто не подумал бы ни о титановой трубе в бедре, ни о коленной чашечке из нержавеющей высоколегированной стали. Номер палаты нам сообщили внизу, в приемном покое, и мы без труда нашли нужную дверь. Постучали и сразу вошли.

Капитан Взбучкин был в палате один лежачий – пятеро других пациентов, чьи незаправленные кровати еще дышали их потными телами, видимо, удалились в столовую, и капитан, оставшись в гордом голодном одиночестве, глубокомысленно поглощал рисовую молочную кашу. Причем совершенно не потерял аппетита от нашего появления, хотя тарелку вылизывать при нас не стал. Наверное, не желал смешным показаться, когда нос испачкает. А его нос невозможно было таким занятием не испачкать. Но вот относительно болезненного состояния капитана сомнения у меня все же возникли. У меня у самого несколько раз случались разной степени тяжести сотрясения мозга, и, насколько я себя помню, это всегда влияло на аппетит. То есть мне было не просто трудно, мне было противно набивать свой организм госпитальной пищей. У Взбучкина или организм был иначе настроен, или он от рождения был хронически голодным, и через него вся пища проходила напрямую, изо рта сразу в больничную «утку». Правда, присутствовал еще один вариант – возможно, жена капитана готовила так, что ему дома есть не хотелось, и он в госпитале, что называется, «отрывался». Но этот вариант требовал дополнительной проверки, хотя меня лично эта способность капитана не сильно волновала. Хотелось только знать, действительно ли у него в наличии сотрясение мозга. И, чтобы проверить это, я показал капитану Взбучкину палец. Он не захохотал, чем усилил мои подозрения многократно. Дело в том, что у меня в школе был товарищ, который на уроке физкультуры вскользь ударился затылком о параллельные брусья и получил сотрясение мозга. После этого, когда меня могли на каком-то уроке «спросить», а я был не готов к ответу, я просто показывал товарищу палец, и он начинал дико хохотать. Урок в результате бывал сорван, потому что вместе с моим товарищем, подражая ему, дико хохотал весь класс. Сейчас ничего подобного не произошло. Только Взбучкин вдруг посмотрел на меня чрезвычайно серьезно и даже с опаской, забыв про свою недавнюю пищеварительную вдумчивость. И спросил шепотом единственное, что сумел спросить:

– Что?

– Как дела, Леша? – не ответив ему, сама спросила капитан Саня.

– Стараюсь не умереть…

Но от тона, каким это было сказано, его стало сильно жалко. Естественно, не мне, а капитану Радимовой. Она даже головой покачала и положила на прикрытые одеялом колени Взбучкина коробку зефира в шоколаде, которую достала из своей сумки. Носила там, наверное, вместе с пистолетом. Научить женщину пользоваться подмышечной или поясной кобурой сложно – оружие все-таки нелегкое, снаряженный пистолет Макарова весит восемьсот десять граммов, и женщины всегда считают, что он им портит фигуру односторонней нагрузкой. Вопрос, мне кажется, можно решить просто – следует носить два пистолета с двух сторон, тогда нагрузка уравняется. Но это женщинам кажется тяжело.

Но капитана Саню я не осуждал. Она не мой подчиненный. Я был озабочен мыслями о Взбучкине. Глаза его при виде коробки посветлели и засияли. Ясное дело – сластена, а не мужик. С боевыми ранениями это как-то вообще мало согласуется. Зашитое рассечение кожи на его лбу опухло, и я, как знаток подобных вещей, мог дать гарантию, что сегодня к вечеру, максимум к завтрашнему утру, опухоль по своему обыкновению сползет ниже, и оба глаза закроются синяками. Тогда вид у пострадавшего будет более пострадавшим. И Радимова наверняка будет жалеть его больше, не задумываясь о том, что жалеть коллегу, может быть, и не стоит, поскольку он, возможно, минувшим вечером умышленно вел к ней убийц.

– Ты по делу или как? – спросил Леша.

– Или как… – ответила она. – Это в основном. И чуть-чуть по делу. Тебя уже пытались заставить отказаться от показаний?

– Пытались… – сознался Взбучкин. – Звонили из управления. Обещали подъехать для разговора. Ты по этому поводу?

– По этому, только с противоположной стороны. Меня тоже пытались, я отказалась. Просто в случае отказа от показаний мы становимся виновниками. До выяснения всех обстоятельств дела меня обещали отстранить от исполнения служебных обязанностей. Приказа я, правда, пока не видела. Может, уже и написали. Но, если ты с начальством согласишься, на тебя не только вину взвалят… Ты еще и меня подставишь по полной программе, потому что меня обвиняют в неправомерном и неадекватном ситуации применении оружия.

– И что делать? – тупо и растерянно посмотрел Леша на капитана Саню.

И я понял по его взгляду, что он уже согласился на изменение показаний. Если начальство приказало, почему же не согласиться. Взбучкин послушный. А если он виноват, если он в самом деле осознанно вел бандитов на Радимову, то объективное расследование вообще будет не в его пользу. И ему даже выгодно изменить показания.

– Я понял, – сказал Взбучкин. – Но я устал. Мне отдыхать нужно…

Он не желал с нами общаться и мечтал только о том, чтобы мы побыстрее убрались из палаты с вопросами, которые заставляют его чувствовать угрызения совести. Это было очевидно, хотя о наличии сильно ранимой совести его глаза ничего не сообщали. Наверное, просто он от таких разговоров чувствовал себя дискомфортно, и все.

– Ладно, Леша, отдыхай, поправляйся. Мы пошли. – Капитан Саня даже по плечу коллегу потрепала.

Мы вышли из палаты.

– Он уже изменил показания, – сказал я мрачно.

– Я знаю.

– Откуда?

– Мы с ним много лет вместе работаем. Я научилась его глаза читать. А вы как поняли?

– Тоже по его глазам. Они у него метнулись в сторону двери, словно боялся, что кто-то подслушивает ваш разговор.

– Я не имею на Взбучкина никаких рычагов влияния, – призналась капитан Саня. – Значит, мне предстоит бороться в одиночку.

– Я с вами. Это уже не в одиночку.