Загорелый парень с серьгой оглянулся на всех, а потом подошёл, легко поднял её за локти и увёл с кладбища.

Поминки справляли во дворе у бабушки, ведь у неё самый красивый двор с цветами, яблонями и старой липой и дом самый лучший и чистый. За длинными столами звёзды из телевизора сидели вперемешку с местными и говорили, что не оставят Гошиных односельчан, здесь будут дни памяти, библиотека, нет, даже культурный центр имени Гоши. И фестиваль! Да, фестиваль… Деревня, ставшая Гоше последним приютом, должна быть вознаграждена… После третьей рюмки деревенские совсем перестали стесняться и стали фотографироваться с гостями на мобильники.

Колька Сорокиных вернётся — вообще, упадёт. Он больше всех дружил с дядей Юрой. Колька сейчас на шабашке под Москвой, денег хочет поднять, ему на свадьбу надо.

Славка-тракторист встал и сказал речь:

— Без понтов он был, вот что. Бывает понтов — до небес. Нет человека, одни понты. А у Юры понтов не было, вот что. Настоящий был Юра.

Все выпили, и Славка сел.

Говорили вполголоса про неприехавших сыновей дяди Юры, сводных братьев. Егор хотел поехать, а мать ему не велела, думала, тут Вася с матерью будут. Ну и Вася с матерью то же самое. Они не во Франции разве? Да как раз в Питере, лето же, каждое лето здесь… Господи, постыдились бы, уж сколько лет прошло, всё травой поросло, умер человек, что делить-то… Да… Жизнь, жизнь, эх, Гоша, Гоша… А Марина-то… Прямо боюсь за неё. Ходит как слепая… Знаешь, она тоже в большой мере ответственна… Если бы она не… Ладно, тихо, тихо… Говорят, он уходил — ей всё оставил? А завещание есть? Теперь начнутся «прения», стыда не оберёшься… Эх, Гоша, Гоша… Ладно, всё, всё, тихо, тихо…

Бабушка поговорила с седым и повела его в дом Беловых. Ритка увязалась с ними и ещё раз оглядела комнату с большим деревянным столом у окна.

— От него имущество осталось, — сказала бабушка. — Чемодан с бумагами.

— Рукописи? — оживился седой.

У дяди Юры в Москве начались неприятности на работе, и его за это жена выгнала, догадалась Ритка. Перестал приносить в дом, вот и выгнала. Это часто так. Витя Корабель тоже — работал на фабрике в райцентре, встала фабрика, получки нету, и жена прогнала. Он вернулся в деревню, бухать и рыбачить, но умирать даже не думает.

А дядя Юра совсем не бухал. Может, он от обид умер? Вон бабушка раз говорила, что, если много обид молча терпеть, в животе болезнь расти начнёт и сгложет…

Высокий седой, такой же строгий и учёный, как в телевизоре, не спеша, бережно перебирал листочки со словами в старом чемодане, гладил их ладонью, как живых, и уважительно, на «вы», разговаривал с бабушкой.

Ритка вышла на терраску с клочковатыми, из разных тканей занавесками.

Тут ещё пахло дядь-Юриным куревом — вон и бычок в глиняной пепельнице, и на обоях свежая надпись карандашом — должен в автолавку семь пятьдесят.

А дяди Юры больше не будет нигде и никогда.

Дядя Юра в матерчатой кепке часто курил на корточках возле колонки, вместе с другими мужиками, вроде такой же, как они, но совсем другой. Улыбался хорошо, говорил серьёзно и вежливо со всеми, даже с малышнёй. И девчонки стеснялись при дяде Юре ругаться матом. Даже Ленка Балабанова.

Дядя Юра был без понтов. Настоящий. Он оставил после себя чемодан слов и умер в канаве.

Ритке страшно — а вдруг она тоже такая? Ритка оглядывает себя сверху вниз, смотрит на ладони и колени. Или это только с дядьками бывает? У кого спросить? Или про такое никак не узнаешь загодя, а только потом, когда уже умрёшь в канаве, друзья придут и скажут?

Надо что-то делать, чтобы не стать талантливой, искренней, честной и скромной. Надо быть как Славка-тракторист — с зоны татуировки, с войны шрамы, все его боятся, магазинщица дарит золотые цепочки, а бабушка говорит, что «из Славки батя сызмала душу выбил». Надо как Славка, и будешь жить долго и хорошо…

Ритке до того страшно стать как дядя Юра, что она смотрит далеко через поле, в сторону церкви, и шепчет:

— Господи! Господи! Господи!

У выезда на трассу мы поняли, что забыли Франсуа.

Вот это да. Настоящие чудеса русского гостеприимства. Чтобы осознать происходящее — полное отсутствие Франсуа в нашей машине, взявшей курс на Москву, — нам пришлось остановиться и помолчать, глядя друг на друга. Потом начали ругаться.

Больше всех возмущался Володя-патриот, который сперва нос воротил, рифмовал «Европа-жопа» и говорил, что раз француз, то уж непременно гомик. Нашёл гомика, молодец. За те двое суток, что Франсуа был с нами, ему сто раз звонили девушки, и он всем говорил “salut, ma belle” или “salut, ma petite”.

А уж финтифлюшек финифтевых, глиняных бус и фенечек из бересты накупил килограмма два, всем «ма птитам» и «ма белям».

— Что за коллективное помрачение рассудка? Как можно забыть человека? — возмущался Володя.

— А «Франсуа» и «Фирс» — однокоренные слова? — спросил Вася.

Смешно, конечно, но не так чтобы вот прямо очень…

Особенно учитывая необходимость пилить обратно километров пятьдесят.

— Последняя водка была плохая, — подвёл базу Гоша. — Не надо было в магазине у Петровны брать, надо было в «Магните» взять больше, так нет, решили трезвость разводить, потом, вестимо, побежали к Петровне, и вот вам результат.

— Да при чём тут водка? — пожал плечами Володя. — Девчонки-то не пили.

Как мило! Получилось, что это именно мы с Нюрой забыли Франсуа. Как какую-нибудь куртку или зонтик забыли Франсуа в деревне Усладки.

Деревенский дом Димы и Ксюши был последней точкой, финальным аккордом в ностальгическом путешествии по любимейшим дорогам Р104 и Р156, маршрутом Сергиев Посад — Калязин — Углич — Ростов Великий. И вот решили зарулить к Диме и Ксю — баня, речка, коллекция самоваров и утюгов. Пока топилась баня, все квасили в резной беседке. Нарисовалась какая-то местная девушка, студентка педагогического колледжа, будущая учительница французского языка. Франсуа принялся исправлять её произношение, лимонничал-миндальничал, подливал вина, блестел карими глазами и намеревался по приглашению будущего педагога идти ночью на костёр. В деревне нет Дома культуры, и молодёжь по ночам тусуется у костра на краю леса, танцует под автомагнитолу.

Нам же надо было вернуть дочку Нюры и Васи обратно, бабушке с дедушкой, чтобы на следующее утро они вместе уехали отдыхать. Тогда при помощи будущего педагога мы предложили Франсуа такой финт ушами — он остаётся на костёр, наслаждается Россией, мы уезжаем ночевать к Нюре и Васе, а завтра днём, по дороге в Москву, забираем его. Дима и Ксю — гостеприимные и надёжные люди, приютят француза, устроят ему ночлег на мансарде и утром накормят завтраком. Пусть уж оттянется напоследок, несчастный банковский служащий из французской провинции, щедро решил Володя, чья неприязнь к жителям Европы под влиянием миляги Франсуа сменилась чем-то вроде сочувствия. Бедные, несчастные жители растленной Европы…