высоким железным решетчатым забором, были для въезда большие железные ворота и дверь. На клумбах росли красивые цветы, привезенные из-за границы, и когда мы, дети, заглядывали через решётки в сад, огородник шлангом обливал нас. Дворец князя примыкал к мосту реки[136], разделявшей местечко на Новый и Старый Дашев. На Новом жили более культурные, интеллигентные люди. На Новом Дашеве был большой мануфактурный магазин Юровского, в нём были всевозможные ткани, можно было купить и в рассрочку. Юровского считали буржуем, для <его> сына Бенци́на[137]держали немку[138]. Жена <Юровского> Фрейдл шикарно одевалась, была у них служанка.

Дедушка сдавал внаём часть дома, жил там сосед Нюшка Полонский. У него был галантерейный магазин и обувной. Товар получал из Варшавы и обувь из Петербурга — фирмы «Скороход» и «Кипера»[139].

С окрестностей помещики на фаэтонах и каретах с кучерами и лакеями подъезжали к магазинам, очень красиво одетые <помещицы> с красивыми причёсками и в шляпах с вуалью, также и дети были завиты локонами. Для нас было интересное зрелище с балкона разглядывать дворян, отличавшихся своим богатством в то время. Во дворе у князя был костел, куда католики-поляки приезжали нарядные молиться. Часто верхом на красивых лошадях прогуливались девушки в специальных костюмах амазонки[140] и шапочках, всё это нам очень нравилось.

Дедушка не хотел, чтоб его старшая дочь, моя мать, жила в лесу, а зять был служащим, как и его отец, Наум (Нухим), <который> был служащим у лесопромышленников. Специальность у них — бухгалтер-кассир. Запомнилось мне, что жили в маленьком домике, возле него были подъездные весы, на которые раньше подъезжали, чтобы взвесить пустую подводу, которая наполнялась подготовленными дровами, и, возвращаясь, опять взвешивали, чтобы узнать вес количества полен, и таким образом вели учет, получали деньги. Иногда богачи приезжали, чтоб получить заработки[141]. Бабушка кормила их сметаной, сырниками, которые плавали в масле, и т. д. А дедушка сидел ночами над учётом, а питался простоквашей, не разрешая себе сметану. Они из сметаны сбивали масло, из простокваши — творог и эти молочные продукты возили в местечко, где их продавали и на вырученные деньги покупали мясо, бочку сельдей, разные крупы, сахар и т. д.

Летом мы к ним приезжали на поправку, иногда мама нас сопровождала, а когда старше стали мы со Срулей — сами ездили. Сразу, как только приехали, мне было не по себе, и мне хотелось уже ехать домой обратно с извозчиком, который нас привёз. Мне было стыдно, я терпела, но постепенно привыкла. В лесу росла земляника, мы собирали её, когда увидали поляну с яркими ягодами — бросались рвать её и бросать в коробочки. С нами ходили тёти Хонця и Шева, они старше нас, и брат младший Цюня (Бенци́н). Ещё мальчики карабкались на деревья, на которых росли вишни и черешни.

Подчас, чтоб было быстрее, ломали ветки, бросали вниз, а мы, девочки, с веток срывали красные и чёрные вишни. С дедушкой ещё по этой специальности работал сосед-еврей с семьёй — Дудя Борисовский, у нас была дружба. К нашему приезду дедушка подготавливал качели.

Они подвешивались на двух палках с сиденьем высоко к толстым веткам дерева, дуба, и мы катались. Вспоминаю, какое это было развлечение для нас. У меня образовались мозоли на ладонях рук. Ещё иногда дедушка катал нас на одноколке, ездил мимо поля, на котором росли рожь, пшеница и бобик[142]. От последнего чувствовался приятный запах. Рвать букет нельзя было, в курене[143] сторож следил, чтоб не топтали растения и букетов не делали.

Дедушка, мамин отец, был человеком другого склада. Он был более просвещенный, общался с помещиками, ездил в Киев на контрактовую ярмарку[144] раз в году. Туда съезжались, чтобы авансом покупать будущее с урожая: рожь, пшеницу, ячмень, овес, просо. Заключали контракты. С другой стороны были покупатели из разных городов — Кенигсберга, Данцига, Калиша, Коло, Варшавы[145] и др., которым грузили <зерно> вагонами. Получали, называли «Барихте»[146], это были таблицы, в которых указывали цены хлебных продуктов. Были специальные весы, на которых взвешивали удельный вес, определяющий качество данного зерна. Весы представляли деревянную коробку, в ней помещался один металлический стакан с дном, а второй — куда высыпалось зерно; при нажиме на какую-то деталь открывалась дно, и <зерно> высыпалось в целый стакан.

Гири были круглые, как монеты, вставлялись в дощечку, покрытую зелёным сукном, с соответствующими отделениями для гирек. Мы, дети, любили наблюдать эту процедуру, но руками <весы> нельзя было трогать. По весу определяли качество и цену зерна. Извозчиками ездили на железнодорожные станции Монастырище, Оратов, Фронтовка[147], откуда отгружали вагоны, соответственно договорам, комиссионеру.

Были и помощники уже низкого ранга, они осуществляли доставку зерна из амбаров на железнодорожные станции.

Отец мой сразу не примкнул к дедушке, его по привычке тянуло в лес. Он после женитьбы считался иждивенцем. В те времена называлось «аф кест»[148]. Наконец ему это надоело, и он собрался с мамой и уже двумя детьми на работу в Вахновский лес[149]. Мама очень переживала, ей страшно было одиночество в лесу и страшно было, когда отец с револьвером ночью выходил на разведку: не крадут ли дрова ближайшие селяне? Мама настояла, чтобы они вернулись в местечко Дашев. Тогда <отец> надолго примкнул к дедушке Аврааму и дяде Лейбу, <они> вместе, в компании осуществляли профессию. Как их назвать, мне до сих <пор> непонятно — не рабочие, не служащие, не купцы, не торговцы, а так себе — тяни-ремесленники.

Тянули лямку до наступления войны 1914 года. В местечке выделялись своей культурой, честностью, доверием, пользовались уважением. Жили очень скромно, но красиво. У дедушки, как я уже упомянула, в квартире была зала обставлена: с красной бархатной обивкой диван и два кресла, круглый стол, накрытый жирардовской скатертью[150], и на нём стояла лампа с абажуром. Сбоку стоял у стены карточный столик с разными безделушками, и над ним висело зеркало в позолоченной раме. Стоял ещё комод. На стенах висели две большие живописные картины. На окнах были гардины. Пол дубовый (дощатый), вроде паркета, составлен из больших квадратов, окаймленных черными дощечками. Стены и потолок были разрисованы. Одна дверь выходила в коридор, вторая — в столовую. Когда бабушка Рива (мать мамы) заболела астмой, ей поставили кровать в зале, самой большой комнате, чтобы легче было дышать.

В столовой стоял большой буфет. В центре были большой шкафчик и ящик, а по бокам и