Незадолго до 3 часов утра капеллан Рудольф Гшёпф покинул небольшое строение, где дожидался начала атаки. «По мере приближения часа «Ч», — вспоминал он, — минуты тянулись невыносимо, казалось, миновали часы». Занимался рассвет. Было тихо, если не считать обычных ночных звуков. Бросив взгляд на ленту реки внизу, он заметил:

«У Буга не было заметно ни единого признака присутствия штурмовых групп. Замаскировались, как положено. Нетрудно представить себе нервное напряжение, в котором пребывали те, кому предстояло несколько минут спустя столкнуться с неведомым неприятелем!»

Находившегося в машине Герда Хабеданка вывел из раздумий металлический перезвон будильника. «Грядет великий день», — записал он в своем дневнике. Серебристый свет трепетал на востоке, когда он направлялся в блиндаж на берегу Буга, где разместился командный пункт батальона. Там было полно народу:

«Сутолока, все в касках, с оружием, этот постоянный трезвон полевых телефонов. Но тут прозвучал спокойный голос гауптмана, и все вмиг угомонились. «Господа, уже 3 часа 14 минут, остается ровно минута».

Хабеданк вновь посмотрел через смотровую щель бункера. Все было по-прежнему. В ушах Герда опять прозвучала фраза командира батальона, которую тот сказал вчера: «Это будет ни на что не похоже».

«Воздушная атака… с первыми лучами солнца»

Пилот набиравшего высоту бомбардировщика Хе-111 еще сильнее потянул штурвал на себя. Он взглянул на высотомер — трепетавшая стрелка, замерев на мгновение, вновь двинулась по часовой стрелке. 4500 метров… 5000 метров… Экипажу было приказано надеть кислородные маски. Ровно в 3 часа утра самолет, натужно гудя, на максимальной высоте миновал советскую границу. Внизу раскинулась безлюдная местность — сплошь леса да заболоченные низины.

53-я бомбардировочная эскадра поднялась в воздух еще затемно с одного из аэродромов вблизи от Варшавы. Достигнув почти потолка высоты, самолеты взяли курс на аэродромы противника, сосредоточенные на территории Белоруссии, между Белостоком и Минском. До-217Z из 2-й бомбардировочной эскадры вторглись в воздушное пространство СССР севернее, между Гродно и Вильнюсом. 3-я бомбардировочная эскадра, взлетев из-под Демблина, продолжала набор высоты между Брестом и Кобрином. Пилоты внимательно изучали землю под крылом в поисках ориентиров. Экипажи машин комплектовались опытными летчиками, налетавшими не один десяток часов. Эти 20–30 машин и образовали передовую группу сил, участвовавших в первом авиаударе. Перед экипажами стояла задача скрытно миновать советскую границу и атаковать базы советских ВВС на центральном участке будущего фронта. Для атаки каждого советского аэродрома было выделено по три бомбардировщика.

И вот они, гудя моторами, направились к намеченным целям. Внизу в пелене утреннего тумана лежала территория противника. Редкие огоньки указывали, что она все же обитаема. Впереди у восточной кромки горизонта обозначилась едва заметная светлая полоса. Облачность практически отсутствовала. До часа «Ч» оставалось не более 15 минут.

Тыловые аэродромы, расположенные на территории оккупированной вермахтом Польши, уподобились растревоженным ульям. Полным ходом шла загрузка бомб, продолжался предполетный инструктаж. Чихая, запускались двигатели, перепуганные птицы взмывали с ветвей деревьев, окружавших тщательно замаскированные взлетные полосы и временные ангары.

Лейтенант Хайнц Кноке, пилот истребителя Me-109, из эскадрильи, дислоцированной на аэродроме Сувалки вблизи русской границы, наблюдал, как в предрассветных сумерках начинают проступать силуэты пикирующих бомбардировщиков Ю-87 и «мессершмиттов» из его подразделения. Слухи о предстоящем нападении на Россию ходили уже давно. «Я целиком за, — писал он в своем дневнике, — большевизм — враг № 1 для европейской культуры и западной цивилизации». Предыдущим вечером поступил приказ сбить пассажирский самолет, совершавший регулярные рейсы на линии Берлин — Москва. Это вызвало переполох. Непосредственный начальник Хайнца Кноке в составе штабной эскадрильи попытался выполнить этот приказ, но обнаружить «Дуглас» не смог.

Кноке в последний вечер, сидя в компании сослуживцев, обсуждал с ними предполагаемое развитие событий. «Приказ сбить пассажирский «Дуглас» русских, — писал он, — убедил меня в том, что война с большевизмом намечается серьезная». Все с нетерпением ждали сигнала тревоги.

«Никто и не думал спать, — вспоминал Арнольд Дёринг, штурман 53-й бомбардировочной эскадры «Легион «Кондор», — разве заснешь перед первой атакой». Экипажи подняли в половине второго ночи, чтобы провести инструктаж и поставить боевую задачу. Атаковать предстояло аэродром Бельск-Пиличи. По имеющимся данным, на этом аэродроме размещались значительные силы русской авиации. Бегом, «словно безумные», направляясь к самолетам, летчики «видели занимавшуюся на востоке зарю — признак наступавшего дня». И хотя подразделение Дёринга не участвовало в нанесении первого удара, поднявшись в воздух, летчики не без труда выстроились в боевой порядок — сказывалось отсутствие опыта ночных полетов. «У меня в голове царил такой сумбур, — вспоминал Дёринг. — Как взлетать в темноте, да еще на загруженной по самую завязку бомбами машине? Мы и аэродрома этого толком изучить не успели за прошедшие несколько дней!»

Пилотам люфтваффе подобные операции были не впервой, однако, как всегда перед атакой, многие нервничали.

Ганс Фовинкель, 35-летний пилот бомбардировщика, писал своей жене:

«Я еще не все описал, что перечувствовал тогда, но хотелось бы. Просто нет времени расписывать все. И ты очень скоро поймешь почему. Так что многое так и останется недосказанным. Но я не сомневаюсь, что ты все верно поймешь!»

Предполагалось, что в результате этого массированного авианалета на советские аэродромы люфтваффе завоюет господство в воздухе, что позволит ему оказывать эффективную поддержку наземным войскам. Сама операция разрабатывалась в Гатове под Берлином в Академии люфтваффе, начиная с 20 февраля 1941 года. Командование всеми силами люфтваффе, участвовавшими в осуществлении плана «Барбаросса», было поручено генерал-фельдмаршалу Альберту Кессельрингу, командующему 2-м воздушным флотом. Гитлер, убежденный в «неполноценности» русских, как выяснилось вскоре, был «поражен» сведениями о мощи красных ВВС, содержавшимися в первых боевых донесениях. Разведка люфтваффе сообщала о 10 500 боевых самолетах, 7500 из которых были дислоцированы в европейской части СССР, а 3000 — в азиатской его части. Из них лишь 50 % считались современными. В это число не входили самолеты транспортной авиации, численность которых согласно разным источникам составляла 5700 единиц. Предполагалось, что в боевых действиях могут принять участие около 1360 бомбардировщиков и 1490 истребителей. В течение второй половины 1941 года на вооружение ВВС РККА должны были поступить 700 новых машин. По планам советского военного руководства предполагалось заменить 50 % авиапарка бомбардировщиков, однако общего роста численности не предусматривалось. Советские ВВС располагали 15 000 обученных пилотов, 150 000 человек наземного обслуживания и имели 10 000 единиц учебной авиатехники.

Что же касается люфтваффе, то оно на 21 июня 1941 года имело 757 боеготовых бомбардировщиков из общего числа в 952 машины, 362 из 564 пикирующих бомбардировщиков, 64 истребителя типа Me-110 (двухмоторные) и 735 из 965 обычных истребителей, кроме этого, оно располагало некоторым количеством разведывательных, транспортных и гидросамолетов[16]. Несмотря на советское численное превосходство — трех- или даже четырехкратное, — люфтваффе отличал высокий уровень боевой подготовки и опыт боевых действий. Вследствие протяженности оперативных участков и скептицизма в отношении уровня боевой, технической и оперативной подготовки русских считалось, что советские ВВС не смогут оказывать эффективную поддержку своим наземным силам. Генерал люфтваффе Конрад предоставил Гальдеру, начальнику штаба ОКВ, выборочный отчет о возможностях советских ВВС. Согласно этому документу советские истребители явно уступали немецким. Невысокой оценки Конрада удостоились и советские бомбардировщики. Уровень боевой выучки, командование и тактическая подготовка персонала также оценивались крайне низко.