Бабушка фыркала, но глаза у неё были весёлые. А Капа с ушами зарывалась в подушку, чтобы никто не слышал, как она хихикает.

В девять вечера Витькиному Кольке захотелось спать. Он, видите ли, в Карасёнках привык ложиться рано, а вставать ещё раньше. Поэтому ему быстренько постелили в гостиной, и вскоре стены задрожали от богатырского храпа…

Ночью храп сменился грохотом. Капа проснулась и бросилась в гостиную. Все уже были в сборе. Папа с мамой стояли в дверях. Бабушка Тоня лежала на полу и тихо охала. Витькин Колька сидел рядом и удивлённо крутил головой.

Оказывается, ночью бабушка встала попить водички и в темноте споткнулась о папиного друга, который почему-то вместо дивана валялся поперёк комнаты.

– Да не люблю я эти диваны! – оправдывался гость. – Я и в Карасёнках завсегда на полу стелю. С полу, как ни верти, не свалишься, опять же ногам свисать не надо. Так что, Андрюха, извиняй… Я ж в темноте не видел, что она идёт, а то б отполз, конечно.

Общими усилиями бабушку успокоили, напоили и уложили. А Витькин Колька даже поставил возле её кровати кастрюлю с компотом, чтоб она больше об него не спотыкалась.

* * *

Рано утром друг папиного детства обмотал чемодан верёвкой и уехал на курсы. Там его ждала комната в тракторном общежитии.

– Ну, не скучайте! – сказал он на прощанье. – Я всё равно через неделю за котейкой зайду. Так что ещё, не дай Бог, свидимся.

Проводив гостя, мама с папой ушли на работу. Папа – на старую, а мама – на новую: заведовать лабораторией.

Целый день Капа игралась с Барсиком, а бабушка поила его молоком и ставила компрессы на ушибленный бок.

Вечером, когда после ужина все сели смотреть телевизор, мама вдруг сказала:

– Что-то у нас тихо.

– Да, тиховато, – согласился папа.

– Ничего, привыкнем, – сказала бабушка.

– А Витькин Колька такой смешной… – сказала Капа.

– Мяу, – сказал Барсик.

И всем сразу стало ясно, что они будут делать завтра.

Завтра они пойдут забирать друга папиного детства из тракторного общежития!

В августе во двор пришла жара.

– Охо-хонюшки-хо-хо! – жаловалась бабушка Бабарыкина. – Не успеешь пододеяльник до верёвки донести, а он уже сухой!

– С ухой – это ещё ничего, – успокаивала её дворничиха тётя Маша. – Хуже, когда с борщом…

– Ты, Маня, от жары вконец оглохла: не с «ухой», а «сухой»! Я его потом обратно водой размачиваю, чтобы он трещинами не пошёл.

На этом разговор заканчивался, потому что на солнцепёке много не наговоришь…

* * *

От жары взрослые прятались в шорты и отличались от детей только тем, что ругали солнце. Один сантехник Ерёмушкин, упрямо не менявший резиновые сапоги на сандалеты, радовался жаре, потому что от лужи, с которой он воевал целый год, не осталось даже мокрого места.

– Теперь главное, чтоб тебя не прорвало… – ласково говорил он ржавой трубе у забора, – …или, может, воду перекрыть для полной уверенности?

– Я тебе перекрою! Завтра сорок градусов обещают! – кипел и булькал на своём персональном балконе персональный пенсионер Кошкис.

– Где? – вскидывался Ерёмушкин.

– В Караганде! Эх, попался бы ты мне раньше…

– А что? – мрачно интересовался Ерёмушкин, теребя гаечный ключ.

– А шлёпнул бы тебя за вредительство, – охотно объяснял Кошкис, потирая маленькие, но твёрдые ладошки…

* * *

В тот день Капа, Жорик и здоровенный третьеклассник Вовка Семякин, который недавно вернулся из Херсона, скучали под липой, потому что песок в песочнице жёг коленки, а играть в футбол на жаре – это ж сколько воды надо выпить! Они уже решили расходиться, но тут во дворе появился Поликарп Николаевич. Он был в белых шортах, из-под которых торчали ноги в жёлтых сандалетах, так что его нельзя было сразу не заметить.

– Папа, мы здесь! – закричал Жорик.

– Ага! – сказал Поликарп Николаевич, подходя поближе. – Над чем потеем?

– Да так… – уклончиво буркнул Семякин.

– Фуф! – фукнул Жорик, сдувая с кончика носа потную каплю.

– Жарковато! – сказала Капа.

– Тогда есть предложение махнуть на Тарханкут.

– Это где? – спросили все.

– На Чёрном море.

– На Чёрном море – Крым, – блеснул географическими познаниями Семякин.

– Правильно, – улыбнулся Поликарп Николаевич, – а сбоку Тарханкут, самый западный мыс Крыма. Там солнце прямо в море садится, а вода чистая-чистая…

– Ух ты! – сказала Капа.

– Молодец, соображаешь! С твоим папой я уже договорился: он едет с нами.

– А я? – спросил Жорик.

– Не вопрос! И Семякина прихватим. Семякин, хочешь на море?

– Что я, дурак? – обиделся здоровенный третьеклассник. – А можно с Бузькой?

Поликарп Николаевич надолго задумался, сравнивая размеры стеснительного щенка с габаритами автомобилей, которые имелись в его распоряжении, а потом неуверенно протянул:

– Да-а-а…

– Ура! – обрадовался Семякин и побежал собираться.

* * *

Автобус, который пришлось взять из-за Бузьки, назывался «Мерседес-Бенц». Снаружи он казался большим, а внутри был теснее «Запорожца». Потому что кроме двух пап, Капы, Жорика, здоровенного третьеклассника и стеснительного щенка, в него набились бабушка Лиза, старшая сестра Семякина Катя и сантехник Ерёмушкин, который упросил взять его на случай починки автомобиля, потому что всё равно он в отпуске и чем даром по жаре ходить, лучше бесплатно приносить пользу. В самом конце пришёл водитель Поликарпа Николаевича дядя Костя, и все подумали, что их начнут высаживать, потому что свободных мест в автобусе не осталось. Но дядя Костя высадил только Жорика, да и то с водительского сиденья, и все снова вздохнули с облегчением, особенно сантехник Ерёмушкин, который ещё ни разу жизни не был на море, хотя почти всю жизнь провёл в воде.

* * *

Всю дорогу Капа, Жорик и Вовка Семякин не отрываясь смотрели вперёд, словно спрашивая: когда же оно начнётся? Дорога увиливала от ответа. Как только впереди выскакивало что-то похожее на море, она резко сворачивала в сторону и снова упиралась в горизонт. От этого путешественники начали клевать носом, а сантехник Ерёмушкин даже выронил из кулака гаечный ключ.

Наконец, автобус тоже клюнул носом и остановился. Все моментально проснулись и увидели слева выжженную холмистую местность, а справа – сине-зелёную скатерть, усыпанную серебряными блёстками.

Это было море.

Все сразу начали выпрыгивать. Первым выпрыгнул Бузька, а последним – Ерёмушкин. Он обвёл море колючим сантехническим глазом и сказал: