Мы снова были вместе, втроем, причем Миша уже стал завлитом театра. Однако идиллия длилась недолго: вскоре Мишу уволили – за чтение своих произведений. А ведь Миша свои тексты читал всегда и всем. Как только собиралось больше трех человек, как только появлялся на коленях портфельчик – все затихали, и Миша читал. Новые вещи он сначала читал друзьям. Я, как всегда, хохотал, а Витя соображал. Он долго молчал, потом делал замечания, почти всегда точные.

А пока Миша увольнялся, мы с Витей съездили в Польшу. «Это наша последняя поездка за границу, теперь мы не скоро поедем», – сказал Витя и был, как всегда, прав.

Вернувшись в Ленинград, мы объединились с Мишей и уволились из театра Райкина. Мы понимали, что наш уход – это путь к самостоятельности, трудный путь в поисках жанра, в поисках своей формы и содержания.

Именно тогда, в начале семидесятых, мы утвердились в собственной манере игры. Импровизация – наш с Витей стиль, это тот случай, когда срабатывает таинственная связь автора и актеров. А если еще не мешает режиссер!.. Хотя режиссеров мы уже сами приглашали и вместе старались найти единственное решение каждой миниатюры.

Итак, жизнь наша с Витей продолжалась. Мы оба успели за это время окончить заочно ГИТИС, получить дипломы артистов театра и кино, а заодно и несколько выговоров. Еще был побег из Киева, с правительственного концерта, когда нас вернули обратно с соответствующими санкциями.

И мы уехали в Москву. Это тоже была Витина идея. И он опять оказался прав. Нам не хватало московских театров, нам надоело терпеть хамство киевских чиновников. Московский Театр миниатюр в саду «Эрмитаж» протянул нам руку, а Московское управление культуры показало кулак. И только благодаря друзьям, на которых нам всегда везло, мы с боем все-таки прорвались в Москву.

Мы играли «Избранные миниатюры» – с успехом, спектакль «Когда мы отдыхали» в постановке Михаила Левитина – со средним успехом и спектакль «Чехонте в Эрмитаже» – без успеха. А когда Левитин, уже режиссер театра «Эрмитаж», затеял ставить Хармса, у Вити случился инфаркт.

Витя болел полгода. И хотя врачи не разрешали выходить на сцену, он вернулся, быстро вошел в форму и играл в полную силу. Он узнал о болезни все, он изучил ее не хуже врача и давал рекомендации, как выйти из инфаркта.

Спектакль Романа Виктюка «Браво, сатира!» стал, как сейчас говорят, хитом, отдельные вещи оттуда пошли в народ. В этом спектакле Витя блестяще играл миниатюру «Обед». У него появилось то, чего я не замечал раньше. Он раскрылся. Он стал мастером.

Когда критики заговорили о двух масках, мы забеспокоились. Мы перестали играть «Авас» и стали делать такие миниатюры, как «Настроение», «Свадьба», «Фантаст», «Портрет». Тогда появилась статья критика Холодова «Карцев + Ильченко = Райкин». Статья была скандальной, Утесов написал опровержение. Но публика постепенно приняла лирические, драматические и даже трагедийные нотки в нашей работе. Между тем театр «Эрмитаж» начал играть «Смерть Занда», «Хронику смерти», «Вечер в сумасшедшем доме» – и мы с Витей решили уйти.

Мы организовали свой театр миниатюр под руководством Жванецкого. Директором пригласили Якова Безродного, который стал нашим другом на много лет. Начали репетировать с Марком Розовским спектакль «Птичий полет». Розовский, мудрый человек, нам не мешал – помогал. Споров почти не было, спектакль шел хорошо. Единственный недостаток – мало пластики, движения. Все подчинено мысли, тексту. Жванецкому этот спектакль нравился, и мы играли его года два.

И тут начали сыпаться предложения гастролей – в Америку, Израиль, Австралию. Я волновался до безумия. Первые поездки за рубеж спустя двадцать лет – и куда! Витя сдержанно восхищался заморскими реалиями, особенно аэропортами – ведь у него в родне почти все авиаторы. Да, лицо страны – аэропорт. Боже, какая чистота, какой сервис, какая согласованность всех звеньев! Ни накопителей, ни нахамителей! Никакого стояния у трапа!

И всюду нас встречали друзья. Друзья – они везде, по всему миру: одесситы, киевляне, ленинградцы… грузины, армяне, евреи, русские, украинцы… Судьба разбросала всех по свету. Как нам их не хватает! А им – нас.

Поездили мы с Витей и по стране. Были на Дальнем Востоке. Красота фантастическая, вот только грязь, мат, озлобленность (притом что принимали нас очень радушно). Затем Сибирь, Ленинград, Мурманск, Рига, Таллин, Вильнюс, Украина, Средняя Азия…

Приехал Женя Ланской из Америки. Началась работа над спектаклем «Политическое кабаре». Последним спектаклем, в котором участвовал Витя Ильченко.

Я не зря все время говорю – спектакль. Мы всегда были ближе к театру, чем к эстраде. Мы никогда не делали «номеров», не сворачивали на репризу, хохму, остроту. Так учил нас Райкин, так писал для нас Жванецкий. Сила его таланта не в злорадном вышучивании, не в смехачестве, но в обобщении явлений. Он пишет, опережая события, таков его дар мастера миниатюры, монолога, театра малых форм. В этом жанре мало авторов, мало актеров, да и адекватно воспринимающую публику редко найдешь. Поэтому его вещи иногда идут с третьего прослушивания.

А если бы вы знали, как тяжело учить его тексты! Какая нужна точность ритма, паузы, иронии, как нельзя давать публике отсмеяться до конца, как нужно наступать на смех и реакцию, чтобы не потерять основное! Да, от нас это требовало огромного труда – но труд этот был радостным.

Работа над «Политическим кабаре» шла быстро, но мучительно. Ланской уже прожил в Америке пятнадцать лет, привык к другим темпам: за месяц – спектакль. Споры, крики (мои) и, наконец, премьера. Спектакль получился, но его надо было еще доводить. Ланской улетел, а мы занялись чисткой и сокращением спектакля, и через полгода он заиграл, засверкал, пошел… На мой взгляд, это один из лучших наших с Витей спектаклей.

И опять приглашение в Америку – летом девяносто первого. В Нью-Йорке сорокаградусная жара. Мы объездили пятнадцать городов. У Вити сильные боли в желудке. Он думает, что это язва обострилась. Ходили к двум врачам – нашему бывшему и американцу. Уже практически все было ясно, но оставалась надежда.

В Москве сделали операцию, диагноз подтвердился: самое худшее, что может быть. Надежды нет. Врачи дали ему четыре-пять месяцев.

После операции Витя почувствовал облегчение, и мы начали по его просьбе репетировать. Как это было тяжело! Он боролся как мог. Молча. Наверняка все понимал, но достойно держался до конца. И перед новым, девяносто вторым годом мы поехали на гастроли в Киев. Выходя на сцену переполненного Дворца спорта, он видел зрителей в последний раз.

21 января 1992 года Витя от нас ушел. Ему было пятьдесят пять лет – и мало, и много. Мало для жизни и много для сцены.

Я пишу, а у меня слезы в глазах. Я никогда так не рыдал, как на его похоронах, на поминках даже не мог говорить, не мог взять себя в руки. Да и зачем? Тридцать лет жизни! Мы никогда не говорили друг другу любезностей, не заискивали, почти не врали, мы были порой жестокими к себе, к партнеру. И сейчас, когда прошло уже столько лет после его ухода, я скажу одно: спасибо, Витя, что ты у меня есть.