Закончив рукопись, Фрэнки отправила ее одному редактору, которого Джек как-то мельком помянула в разговоре, – торопливо швырнула конверт в почтовый ящик, не дав себе времени передумать. А через пару недель позвонил Гарольд и завел разговор о публикации.

Фрэнки сама удивилась, поняв, насколько ей подходит писательская жизнь. Она всегда, даже в детстве, отличалась серьезностью, и что-то в этой работе, в уединении, которое она подразумевала, в дисциплине, которой требовала – хочешь не хочешь, а надо день за днем усаживать себя за стол, даже если рассудок восстает против долгих часов наедине с листом бумаги, – дарило настоящий покой. Поэтому, обнаружив, что второй роман дается ей куда тяжелее первого, она не слишком огорчилась, увидела в этом не помеху, а испытание на прочность. Третья книга потребовала еще больших усилий, но и тут она не спасовала, убедив себя, что все писатели проходят через подобные трудности, и лишь когда стали появляться рецензии на четвертую, впервые по-настоящему усомнилась в своей стратегии – не останавливаться, работать через силу, даже если слова не идут. Все вокруг твердили, да и сама она верила, что так правильно, но, возможно, лучше было никого не слушать и просто взять паузу? Поискать то утраченное чувство, с которым она писала первый роман, эту настырную необходимость схватить бумагу, ручку и строчить, не смея поднять головы, так, словно иначе вспыхнешь, сгоришь дотла.

– Ну ладно, – лукаво сказала Гилли, – не хотите делиться своей писательской кухней, расскажите хотя бы, о чем будет новая книга.

Фрэнки, еще опутанная воспоминаниями, звякнула чашкой о блюдце.

– Не расскажу.

– Почему? – спросила Гилли, снова надувая губы.

Сказать бы ей, что с этой гримасой она похожа на идиотку.

– Потому что я ни с кем не обсуждаю незаконченные тексты.

– Вот уж неправда.

Фрэнки вздернула брови:

– Прошу прощения?

– Ну, в смысле, я читала, что это не так. Что у вас есть подруга, которой вы всегда показываете черновики.

Фрэнки не сразу нашлась с ответом. За годы писательской карьеры она дала множество интервью, всех не упомнишь, но, хотя ей далеко не впервые бросали в лицо ее же собственные где-то, когда-то сказанные слова, в реплике Гилли что-то смутно настораживало. В который раз за день Фрэнки ошпарило уверенностью, что с этой девушкой она никогда не была знакома, что никто их друг другу не представлял, пусть та и утверждала обратное при первой встрече у моста Риальто.

Не дождавшись ответа, Гилли первой нарушила молчание:

– Или я ошибаюсь?

– Нет, – отозвалась Фрэнки, чувствуя, как нарастает тревога.

– Выходит, кто-то ваши незаконченные тексты все же читает? – подавшись к ней, спросила Гилли.

– Выходит, что так.

В душе Фрэнки стремительно прорастали зерна неясных подозрений, ей отчаянно хотелось солгать, скрыть от этой пронырливой девицы любые подробности своей жизни. На свое чутье она привыкла полагаться, и сейчас чутье подсказывало, что Гилли, продолжавшей разглядывать ее с каким-то противоестественным любопытством, доверять не следует. Опасаясь, что у той заготовлен бесконечный список еще более странных вопросов, она поспешила сменить тему.

– А вы чем занимаетесь, Гилли? Учитесь еще?

– Давно закончила, – рассмеялась та. – Сколько мне, по-вашему, лет?

Фрэнки, сощурившись, вгляделась в ее лицо. Такие вопросы она терпеть не могла, презирала женщин, которые их задавали, всегда с очевидной надеждой – или, скорее, расчетом – на лесть. Правда никого никогда не интересовала.

– Двадцать с небольшим, – предположила она, жалея, что девушке при всем желании никак нельзя было дать больше, а желания ее позлить у Фрэнки имелось хоть отбавляй.

Гилли потянулась к ее чашке и глотнула горячего шоколада, на губе у нее осталась коричневая полоска.

– Холодно. – Она помолчала, точно ждала, что Фрэнки продолжит гадать, и, не услышав новых гипотез, добавила: – Весной будет двадцать семь.

– То есть двадцать шесть, – сухо прокомментировала Фрэнки.

Вины за грубость она на этот раз не почувствовала, хоть и подозревала, что следовало бы, но слишком уж нелепо это прозвучало, по-детски, так четырехлетка мог бы с гордостью заявить, что ему почти пять. Что за смехотворный ответ, подумала Фрэнки. Она допила остатки кофе, рассчитывая таким образом положить конец разговору, да и всей встрече. Мысленно она уже вернулась в палаццо, разожгла огонь в камине и устроилась на диване с книгой.

Отставив пустую чашку и заплатив по счету, она собралась было прощаться, но Гилли внезапно спросила:

– А у вас сейчас есть какие-то дела?

Вопрос этот она произнесла небрежно, словно знала наверняка, что никаких дел у Фрэнки нет и быть не может, поэтому той оставалось лишь покачать головой, сделать вид, что всерьез задумалась, и ответить: «Кажется, нет».

– Значит, вы не станете возражать против небольшого приключения?

Фрэнки нахмурилась:

– Какого рода?

Но прежде болтливая Гилли (и что за странная у нее манера говорить, внезапно осознала Фрэнки, – с придыханием, широко распахнув глаза, до того широко, что в этом чудилось даже какое-то жеманство) на этот раз держала рот на замке. Фрэнки же, с первой попытки не сумевшая изобрести правдоподобной отговорки, ничего не придумала и теперь, а потому вынуждена была вслепую тащиться за Гилли на другой конец города.

Выбравшись из гондолы, Фрэнки повернулась к своей провожатой:

– Где мы?

Внушительное здание, перед которым они стояли, выглядело еще более необъятным, чем так называемый Дворец утопленницы, казавшийся Фрэнки огромным до нелепости, но вот сохранилось куда хуже – явно много лет простояло пустым, заброшенным. Фасад покрывали вековые раны, нанесенные ветром, водой, песком, а крыша, похоже, частично провалилась. Трудно было поверить, что кто-то может жить в таком доме – уж точно не по собственной воле.

– Вы не волнуйтесь, Фрэнсис, – отозвалась Гилли, бросив короткий взгляд через плечо. – Тут живет старая приятельница моих родителей.

– А она ожидает нашего визита? – спросила Фрэнки, улавливая обрывки разговоров, судя по всему доносившихся из палаццо. Похоже, одним их визитом дело не ограничивалось.

– И не только нашего, – подтвердила ее подозрения Гилли. – Нам повезло, у нее как раз сегодня гости.

Внутри царила еще большая разруха, чем снаружи. Взглянув на потолок первого же помещения, в котором они оказались, Фрэнки с омерзением заметила, что там почти нет живого места – повсюду темнеют жуткие потеки, – а по стенам во все стороны ползут длинные трещины. Соседнее помещение, где в таких же трещинах угнездился мох, больше походило на сад. Пахло в нем соответственно – разрытой землей, чем-то темным, терпким.