Рат оставил двух спорщиков в одиночестве. Спустя некоторое время он вновь стоял в лавке Вильгельма Прокота. Мясник широко улыбался, когда вел полицейского к телефону.

– Ну как? – спросил он. – Помог вам доктор?

Вне всякого сомнения, Прокот точно знал, какую услугу он оказал полиции, порекомендовав им Фёлькера. Больше всего комиссару хотелось заехать кулаком по этой ухмыляющейся физиономии. Но он сдержался и стал звонить в Шарите.

***

Черный автомобиль ехал очень быстро, словно двум женщинам в цинковых гробах еще можно было помочь. Рат посмотрел на водителя. После того как они выехали из запретной зоны, этот человек жал на педаль газа с такой силой, что казалось, будто они сбегали с места преступления.

– Не так быстро, – сказал комиссар, – хватит нам двух трупов.

Шофер промямлил что-то в ответ и чуть убавил скорость. Скорее, с неохотой. До этого он ворчал, когда узнал, что ехать нужно в морг Шарите. Доктор Шварц был занят и попросил доставить туда обеих женщин. Вольтер остался в квартире, а Рат должен был сопровождать тела. Между ним и водителем на плохо обитом сиденье разместился доктор Фёлькер. «Красный» медик настоял на том, чтобы поехать вместе с Гереоном, и Бруно согласился. Так Дядя смог хотя бы избавиться от назойливого склочника. Зато теперь этот склочник был на шее Рата. Второй водитель был недоволен, когда услышал, кто будет сопровождать погибших: это ведь не полицейский фургон, а катафалк! Он оставил свое место и сел сзади между двумя качающимися цинковыми гробами. При каждом повороте были слышны его с трудом подавляемые проклятья. А первый шофер, казалось, вымещал свой гнев на педали газа. Рат тоже пару раз был вынужден крепко схватиться за поручень.

Несмотря на то что глаза его были открыты, он едва воспринимал мир, проплывающий за окнами автомобиля. Он видел движение на Коттбуссер Дамм и пятничную суету на Ораниенштрассе, но все это представлялось ему сном, а не реальностью. Когда они, наконец, покинули Нойкёльн, город изменил свое лицо. Все опять пришло в норму. Но эта, на первый взгляд, привычная жизнь была одновременно какой-то нереальной. Трудно было поверить, что всего лишь в нескольких километрах отсюда действовало чрезвычайное положение, что там стреляли, что там умирали люди. Зрелище погибших женщин крепко засело в голове Рата. Младшей было всего двадцать шесть лет, а старшей – пятьдесят. Их документы лежали во внутреннем кармане его пальто таким тяжелым грузом, что казалось, будто они напечатаны на свинце.

С тех пор как катафалк выехал с Германнштрассе, Гереон не обмолвился с Фёлькером ни единым словом и только наблюдал за врачом уголком глаза. Худой человек в сером помятом пальто, которое, казалось, было ему немного велико. Седая щетина на остром подбородке, глаза, устремленные вперед на улицу, как будто рядом с ним не было никого ни справа, ни слева.

Наконец любопытство Рата взяло верх, и он нарушил молчание. Ему хотелось задать доктору вопрос, который все это время готов был сорваться с его губ.

– Вы ведь врач, – сказал он так неожиданно, что доктор Фёлькер чуть вздрогнул, – почему вы стали коммунистом?

Впервые после того, как они покинули Нойкёльн, Петер посмотрел на него.

– Это идет вразрез с вашим мировоззрением, не так ли?

Полицейский разозлился на самоуверенный тон, который избрал медик. Но еще больше его злило то, что Фёлькер определенным образом был прав. В действительности Рата всегда удивляло, когда люди с университетским образованием называли себя коммунистами. Он не очень разбирался в политике. Коммунисты были для него отростками люмпен-пролетариата, который существовал во всех крупных городах. Тот, кто рос в этой среде, вряд ли имел шанс пробиться в жизни: он становился либо преступником, либо коммунистом. Или и тем и другим. Преступник, коммунист – для многих полицейских это было одно и то же. Разве коммунисты не воровали? Не отбирали насильно у граждан то, что им принадлежало? Уголовный кодекс называл это воровством, а коммунисты – революцией. Какого-нибудь беднягу, который вложил в нечто подобное свою последнюю надежду, Рат где-то мог бы понять, но не интеллектуалов, которые проповедовали революцию. Чего они хотели? У них ведь все было хорошо. Это были те, кто возвел грабеж в идеологию. До тех пор, пока грабеж носил массовый характер, это можно было назвать революцией и обосновывать экономически. Эти идеологи вызывали у Гереона особое отвращение. Бестолковые люди, которые все всегда знали лучше других, которые думали, что правду знают только они. Фёлькера он тоже отнес к этой категории. Впечатление безалаберного человека врач, правда, не производил, зато явно корчил из себя всезнайку.

– Вы бывали в какой-нибудь их этих заплесневелых дыр, за которые у рабочих в этом городе еще выманивают и деньги? – спросил Петер, когда Рат замолчал. – Вы знаете, в каких условиях живут здесь многие люди? Вынуждены жить?

Комиссар проигнорировал его слова. Он злился, что без надобности затеял разговор с этим интеллектуальным хитрецом. Разумеется, он знал густонаселенные дома казарменного типа в рабочих кварталах города, на севере, на востоке и на юге. Настоящие трущобы, позор, вне всякого сомнения. Но что это доказывало? Это служило основанием для строительства новых, светлых поселков для рабочих, что также делалось, но не являлось основанием, чтобы становиться коммунистом! Гереон знал негативные стороны прогресса, обратную сторону цивилизации, и знал ее слишком хорошо – ведь он был полицейским. Но он знал также коммунистических агитаторов, которые проповедовали борьбу с угнетателями, подразумевая войну с полицией. Что должно улучшиться в мире, в котором такие горлопаны имеют право голоса? У него не было желания обсуждать этот вопрос с одним из них.

– Это никому не дает права нарушать законы, – сказал Рат. Он был сотрудником полиции, которая должна обеспечивать правопорядок. А коммунисты? Только сегодня они опять доказали, что ни то ни другое не значит для них ничего.

– Нарушать законы? – Фёлькер повысил голос. Теперь его собеседник опасался, что вопреки его желанию медик разведет дискуссию. Водитель катафалка неподвижно смотрел вперед. Рат заметил, что он все сильнее нажимает на газ. Очевидно, шофер хотел как можно быстрее закончить поездку.

– Что это за законы, – продолжал врач, – которые запрещают человеку выходить на улицу, выражать свое мнение и…

– …стрелять в полицейских, – добавил Рат.

Петер зло посмотрел на него.

– Эти женщины в любом случае были застрелены не коммунистами, – сказал он. – Это были ваши распрекрасные коллеги!

– Если бы ваши люди постоянно не пропагандировали насилие, выступления на улицах проходили бы более мирно! И в последние дни не произошло бы конфликтов!

Рат тоже повысил голос. Фёлькер приводил его в ярость, но при этом полицейский ничего не мог с этим поделать. Но больше всего его злило то, что врач, вероятно, был прав. Остроконечная пуля, которую Петер выковырял из дерева и которую Вольтер вырвал у него из руки, была абсолютно такой же, как те, что прусская полиция использовала в своих карабинах.