Ее вопрос выражает ужас, вызванный событиями, в которых человеческая жизнь настолько обесценивается. Описанное представляет особенно важный кейс для нашей книги, поскольку здесь возникает теоретический вопрос, не противоречат ли подобные массовые убийства словам против смерти. Если говорить более широко, Холокост остается хулой — в религиозном смысле против Бога, а в секулярном против общества, — поскольку противоречит назначению человека. Никаких слов против смерти не произносится, но смерть насаждается, а это противоречит природе человеческой культуры.

Сказанное может быть одним из способов ответить Палги и Абрамовичу, которые утверждают, что «антропологи как будто тщательно избегали конфронтации с… нацистским режимом» и его планами по умерщвлению[147]. Это одна из первых ситуаций в истории человечества, когда мир сообща пришел к общему мнению о действиях одной из групп в одной из наций и выставил его на обозрение как пример бесчеловечности. Из-за этого всякий раз, когда делаются попытки преуменьшить или в отдельных случаях вообще отрицать массовую бойню в подобных Аушвицу местах, возникают огромные скандалы[148].

Сотни тысяч человек умерли во Второй мировой войне как во время боевых действий, так и из‐за болезней, но об этих смертях говорится патриотическим языком, прославляя войну. Они умерли «за короля и родину», или pro patria — за отчизну. Обычно добавляется оправдание из библейского текста, евангелия от Иоанна, которое является ключевым мемориальным заявлением, что солдаты обладали великой любовью и смогли положить жизнь свою за других. Говорится, что они «принесли максимальную жертву». Все это — слова против смерти, провозглашающие важность жизни в соответствии с общественной моралью, к вопросам которой мы вернемся в главе 4, когда будем говорить о «жертве» в результате смерти в бою.

Развеивание останков в воздухе, на земле и в воде

Возвращаясь к невоенной ситуации и к другим способам обращения с телами умерших, нужно упомянуть, что способы избавления могут включать помещение на платформы, на деревьях или в иных местах, а также размещение в воде. Все эти способы мы подробно опишем в следующих главах. Если говорить о более древней истории, можно упомянуть и болота, которые, как указывают историки, также использовались для сохранения тел. Один из наиболее известных примеров — это Человек из Линдоу. Тело этого древнего бритта было обнаружено в торфяном болоте, куда, предположительно, его поместили после убийства. У молодого человека на шее все еще была гаррота, которой его задушили, и перерезано горло, что, возможно, было сделано после его смерти. Тот факт, что его ногти были хорошо обработаны, свидетельствует в пользу того, что он мог обладать привилегированным статусом в обществе; некоторые даже полагают, что его убийство было совершено друидами в рамках ритуала. Определенно одно: его тело оказалось в болоте, где его отлично сохранили вода, земля и торф.

Пространство для тел

Что делает с телами умерших общество, во многом зависит как от верований относительно посмертного существования, так и от отношения к смерти как таковой. Быстрое уничтожение тела при кремации с последующим развеиванием пепла и отсутствием мемориальной таблички можно рассматривать как противоположность мумификации, проводилась ли она в скрытых гробницах чинчорро в Чили или в запечатанных пирамидах в Египте. Можно согласиться с Майклом Рейганом, что в кремации отрицается похоронная архитектура, но его философский стиль приводит к чрезмерно экспрессивной идее, что «пространство смерти более не ограничивается структурированным пространством. Оно становится самим пространством, всем пространством. Нематериальное тело становится таким же нематериальным, как и душа»[149]. Он просто игнорирует возникновение постоянных крематориев как основной вклад ХХ века в историю смерти в человеческой культуре. Крематории такого же типа, как «Golders Green» в Лондоне, величественное строение, спроектированное Асплундом в Стокгольме, или гигантский крематорий в Сеуле, для многих современных городов выступают в том же качестве, что и пирамиды в Древнем Египте, став местом, где проводятся связанные со смертью ритуалы и где также могут располагаться места поминовения мертвых[150]. Хилари Грейнджер написала авторитетное исследование на материале Великобритании, предложив огромный объем материалов о территориальном расположении этих переменчивых центров человеческих эмоций[151]. Петерссон и Вингрен также выдвинули интересные идеи относительно проектирования мемориалов, а Вингрен описал происхождение «ландшафтов перехода», которые воспроизводят переживание природы и скорости перемещения по разным местам, включая те, в которых случались происшествия[152].

Оценить, каким образом эмоция запечатлена и выражена, конечно, непросто, хотя одно исследование конца ХХ века смогло показать эмоциональную заряженность крематориев, назвав их «священными местами» своего рода[153]. Линдсей Джонс[154] авторитетно писал об обаянии, которое может исходить от архитектурных форм определенных мест. Что касается пространства и мертвых, оно стало гораздо более осмысленным благодаря понятию «ландшафты смерти» (deathscapes), а также иных пространственных контекстов и материальной культуры, посредством которых общества придают какой-либо смысл своим мертвым[155]. Некоторые исследователи, включая моего коллегу Джонатана Майлз-Ватсона[156], также пользовались понятием «капитал», которое широко используется в смысле культурного капитала, и применяли его к «пространству и ландшафтам», получив в результате «ландшафтный капитал». Эту идею можно развивать в отношении кладбищ и других в ином смысле ничем не примечательных мест, которым мертвые и связанные с ними ритуалы добавляют культурной ценности.