С единственным отличием – рядом не было Евгении.

Если бы еще раз увидеть ее!

«Она ведь не просто так вчера подошла ко мне… Сказала, что я единственный из всей толпы, единственный человек в Москве, к которому она решилась обратиться. Бедная женщина. Она действительно рвалась к своему ребенку, к своему сыну… Надеюсь, я хоть чем-то смог ей помочь! Интересно, удалось Евгении увидеть сына? И почему так – в одних женщинах он есть, этот материнский инстинкт, а в других его нет… Тайна Нины в том, что она не хочет стать матерью. И не может мне в этом признаться! Бедная Нина…»

Глеб зачем-то обошел все закоулки вокруг того здания, в котором располагалось кафе.

Солнечный остров представлял собой странное зрелище, в нем соединялось несовместимое. Часть домов – роскошные новоделы под офис, блистающие мрамором и стеклом. Другие – ветхие пустующие особняки, вероятно, под снос. Модные галереи и пустыри, засыпанные битым стеклом. Роскошные авто на фоне помоек.

Говорили, что остров собираются преобразовать в единый культурно-развлекательный центр – зону отдыха то есть.

«Красивое место получится, должно быть, – подумал Глеб. – Практически в центре Москвы, недалеко от Кремля. Но земля тут – ой какая дорогая! Не всякий инвестор возьмется…»

Глеб вышел к очередному пустующему особняку.

Забор был повален, перед зданием лежал битый кирпич. Глеб подошел ближе, разглядывая лепнину на фасаде. Львиные морды, кариатиды…

Под ногами хрустнуло стекло. Глеб опустил глаза и среди мусора вдруг заметил кусок светлой ткани – нежной, прозрачной, невесомой. Странно знакомая ткань.

Глеб поднял ее. Его ладонь тоже помнила прикосновение нежной ткани.

Это была косынка Евгении – вчера, на катере, она прятала под нее свои волосы, чтобы не мешали фотографировать. Потом косынку чуть не унесло ветром, Глеб едва успел поймать ее…

Глеб огляделся. У него возникло ощущение, что Евгения где-то рядом. Стоит только повернуть голову – и он увидит ее. Хотя это бред – как она могла оказаться среди этих руин, что она тут забыла? Наверное, косынка все-таки потерялась вчера, а за забор ее отнесло ветром…

Сжимая в ладони нежную ткань, Глеб думал только о Евгении. А о Нине он забыл. Словно женщина, с которой он прожил двадцать лет, умерла.

Глеб достал телефон. Включил его. В списке исходящих звонков стоял чей-то номер, без имени. По этому номеру звонила вчера Евгения.

Глеб нажал кнопку дозвона.

– Алло, добрый день! «Урбанис-холдинг»… С кем вас соединить? – пропел сладкий секретарский голосок.

«Как звали мужа Евгении? Кажется, она вчера произнесла – Толик…»

– Соедините меня с Анатолием, пожалуйста, – вежливо произнес Глеб.

– С каким именно?

– С большим боссом, разумеется.

– С Анатолием Романовичем? – в замешательстве переспросила секретарша.

– Да. Именно с ним. – Глеб пошел ва-банк.

* * *

День опять прошел впустую.

Она ни на шаг не приблизилась к цели.

Чтоб ему пусто было, Толику…

В квартире стояла тишина, пластиковые окна были наглухо закрыты. Если их открыть – в комнату полетит уличная гарь… Внизу, у дома, проходила оживленная трасса с вечными пробками.

Евгения сидела у монитора, сосредоточенно разглядывала вчерашние фотографии. Большая их часть никуда не годилась – то свет падал неправильно, то композиция неидеальна… Такие неудачные снимки Евгения сразу же удаляла. Иногда из ста кадров удавался только один. Над ним можно работать дальше.

Вот набережная – вереница сталинских домов… Почему-то от этих старых, прочных сооружений в стиле ампир веет покоем, надежностью, счастьем. Сразу вспоминаются фильмы с участием Любови Орловой. Безмятежность, чистота, уверенность. Вера в светлое будущее. «Журчат ручьи, кричат грачи, и тает снег, и сердце тает…»

Посмотришь на такой дом – и преисполняешься оптимизма…

Или вот – домик в стиле модерн, построен в конце девятнадцатого – начале двадцатого века. Модерн тоже завораживает. «Дыша духами и туманами, она садится у окна…» Тоже счастливое время, вернее – тоже обманчиво счастливое, и пик его приходится на тысяча девятьсот тринадцатый год.

Ограда, увитая диким виноградом, деревья по периметру небольшого дворика. Уютно – до невозможности!

Какая-то ностальгия по домам, в которых никогда не будешь жить. Ностальгия по улицам, которые никогда не станут тебе родными…

Евгения любила свой дом (несмотря на трассу под окнами), свой район, но в ней постоянно присутствовала эта тоска по чужим закоулкам. Может, поэтому она и избрала профессию фотографа – чтобы запечатлеть все и всех, чтобы любой уголок становился родным, принадлежал только ей.

«Мое. Все мое. Весь мир – мой. Потому что лишь я владею этим даром – ловить время и превращать мгновение – в вечность!»

Она считала себя самым лучшим фотохудожником Москвы. Уж чего-чего, а честолюбия в Евгении было – хоть отбавляй… Или это называется по-другому – тщеславие?

Евгения предпочитала работать в технике сепии.

Что такое сепия? Изначально так называли коричневое красящее вещество, вырабатываемое каракатицей. Но для фотографов сепия – это мягкий тонирующий коричневатый эффект. Нечто среднее между черно-белым и цветным фото.

Сепия – это декаданс. Романтическая грусть. Дух истории…

Поэтому большинство фотографий Евгении были сделаны именно так.

…Она щелкнула «мышкой», и на экране появился портрет мужчины. Евгения вздрогнула. «Я его сняла? Да, выходит, что сняла… Как его зовут? А, Глеб. Глеб…»

Глеб сидел на боковой скамейке катера, за его спиной – гранитная набережная и какой-то шикарный особняк, наверное, чье-то посольство. (И почему все посольства в Москве размещаются в таких старинных, уютных домиках? Законы гостеприимства? А наши послы за рубежом тоже антикварной красотой наслаждаются или как?..) Одна рука у него лежит на коленях, другая – на бортике. Глеб смотрит в сторону, его лицо – в три четверти.

Евгения щелкнула несколько раз «мышкой», увеличив изображение.

Черты лица Глеба – правильные, классические, что называется. Чуть впалые щеки, под глазами уже явно наметились небольшие мешки. Ему около сорока, но правильность черт всегда молодит… Сорокалетний юноша.

Странные у него глаза – печальные и одновременно спокойные. Он смотрит не на мир, он смотрит внутрь себя и видит только те картины, что проплывают перед его внутренним взором.

Евгения вчера, фотографируя все подряд, случайно сфотографировала и Глеба, в тот момент, когда он отвернулся. Поскольку все остальное время он смотрел только на нее, на Евгению. Смотрел не отрываясь. Но ее ли он видел? Кого он в ней узнал? Кого вообразил?