– Какая нежная у вас кожа, Арман… Гладкая, словно мрамор…

Он считает удары колокола церкви Сен-Северин: раз, два, три… Пять!

– Ах, Арман, вам пора уходить, – огорченно выдыхает Инес ему в ключицу. Она первой вылезает из-под покрывала, высекает огонь и зажигает свечу – в теплом свете ее глаза, темные и загадочные, словно вынимают из него душу. Он отчаянно не хочет натягивать одежду, лезть в окно и брести по холодному темному городу. Остаться бы в этой мягкой нагретой постели, уткнуться в ее пышные волнистые волосы, пахнущие сухими цветами…

– Когда мы увидимся вновь? – опустившись на колено, он смотрит на нее снизу вверх так взволнованно, что она чувствует себя счастливой как никогда.

– Мой муж почти все время отсутствует – у него обширная практика… Даже спит у себя в кабинете – я его, случается, целыми днями не вижу. Приходите в пятницу, после полудня, как пациент.

– А почему не завтра? – в этот миг он чувствует искреннее отчаяние.

– После консилиума мэтр обычно целый день делает записи – сочиняет трактат о сердечных болезнях, – поясняет она виновато, но в душе ликует – так нравится ей его огорчение, увлажнившиеся глаза, драматически заломленные брови – он кажется ей еще более красивым, чем когда появился на пороге ее дома в первый раз.

У нее что-то сжимается в груди, трудно дышать, и мадам Бурже не удивляется, ощутив на щеках слезы – такие же быстрые и нежданные, как ночью, когда он сделал ей больно, тараня ее лоно. Теперь страдает ее душа, и боль не идет ни в какое сравнение с телесной.

– Вы можете мне писать! Пусть ваш слуга отдает записки Амели, она моя молочная сестра, вместе со мной приехала из Дри, – вспоминает Инес о насущном. – Если что-то изменится, она предупредит.

Инес два раза повторяет его адрес, не решаясь доверить бумаге. Награжденный длительным прощальным поцелуем, Арман, в сопровождении заспанной Амели в расплющенном ночном чепце, спускается вниз и вскоре уже направляется прочь от улицы Сен-Северин.

Луны уже нет, темно и холодно, но город просыпается: стучат ставни, пахнет углем и хлебом. Слышится звон колокольчика – приближается тележка золотаря. Не желая видеть, как вся улица опорожняет в тележку ночные горшки, Арман ускоряет шаг.

Запах хлеба заставил Армана осознать, как страшно он голоден. Спешить к себе на Сент-Андре, когда можно заскочить к Клоду в Сорбонну? Не колеблясь, он повернул направо и вскоре, миновав знакомого привратника, уже стучал в дверь Бутийе.

Клод, уже облачившийся в мантию, отложил перо и обнял друга.

– Откуда ты в такую рань? – удивился Бутийе, аккуратно отмечая закладкой место в ордонансе Франциска I.

– Отгадай.

– О! – восторгается Клод, пожирая глазами Армана и отмечая расстегнутый ворот дублета, сползший чулок, припухшие губы и общее выражение томности во взоре.

– Я страшно голоден, – жалуется Арман, с размаху усаживаясь на кровать. – Как волк.

– Пойдем в «Фому Аквинского» или пусть Гийом принесет завтрак сюда? – Клоду не терпится узнать все подробности.

– Сюда, – решает Арман. – И я бы не отказался заодно и пообедать.

– Ты слышал, Гийом? – кричит Клод в соседнюю комнату, где слуга уже надел шапку, чтобы поспешить в ближайшую приличную харчевню. – Маркиз Шийу изволили проголодаться!

– А когда-то было по-другому? – бормочет парень, выкатываясь наружу.

Вскоре он возвращается, ловко балансируя судками с похлебкой, ковригой хлеба и пирогом размером с тележное колесо.

– С чем пирог? – осведомляется Клод, доставая из сундука бутылку вина.

– С сыром и пастернаком, – ответствует слуга, а затем, подмигнув, вынимает из-под полы длинную кровяную колбасу. – Селестина дала.

– Так ведь пост, скотина! – негодует Клод, отбирая колбасу. – А ты мало того что скоромное жрешь, еще и блудодействуешь со своей Селестиной!

– Кто бы говорил, – тихо, но явственно бурчит Гийом, раскладывая салфетки – Клод крайне чистоплотен и трапезы обставляет, как архиепископ Парижский.

– Давай позовем Альфонса, он нам эту колбасу окрестит и наречет Форелией или Макрелией, – предлагает Арман, расправившись с похлебкой. – Сможешь съесть безмятежно. А лучше всего – отдай нам с Гийомом, мы не привередливые.

– Я заметил, – Клод достает стилет и мстительно рубит колбасу на две части – себе и Арману, сразу откусывая половину от своего куска.

– Сгинь! – прогоняет он Гийома и хватает друга за руку: – С кем ты был?

– Ее зовут Инес, – мечтательно произносит Арман. – Это жена доктора Бурже, который подлатал Анри Ногаре.

– Это по ней ты сох целый месяц? Ну и как… это все у вас развивалось?

– Пришел к ней под видом больного. Благородный дон поражен в сердце. Спасите.

– Спасла?

– Я похож на умирающего? – игриво поднимает бровь Арман.

– Ты похож на лиса в винограднике, – припечатывает Клод. – И это в Адвент!

– Честное слово, тебе следовало пойти по духовной части, – поддразнивает его друг. – Альфонс писал мне, какого жару ты задал самому Эдмону Рише на диспуте о вольностях галликанской церкви.

Клод польщен, он и в самом деле долго готовился к этому диспуту и счел награду вполне заслуженной – вдвойне ему приятно, что его достижение заметил Альфонс дю Плесси и даже написал об этом брату.

– С Альфонсом мы вместе обедали в прошлый четверг – он разъяснял мне особенности монетарной политики ордонанса Франциска Первого и его отличия от ордонанса Блуа.

Арман ощущает легкую зависть к Клоду – с его кодексами, словарями, остро очиненными перьями и дорогой бумагой – к атмосфере диспутов, коллоквиумов, изучения Аристотеля и кодексов почивших королей. Арман был в этом хорош. Очень хорош, это хором признавали все профессора Наварры. Он покинул коллеж с блестящей латынью, отличным испанским, приличным итальянским, наизусть затверженной античной классикой…

А теперь его учеба – это манеж и фехтовальный зал. Запахи навоза, сбруи и пота – человеческого и конского. Сегодня отработка приемов кавалерийского фехтования… Садись на обтянутое кожей бревно, долженствующее изображать коня, и маши шпагой под возгласы синьоре Умберто: «Спина прямая! Ноги вытянуть! Пятки вывернуть наружу!»

– Не пойду я в манеж, вот что, – решает он, проглатывая последний кусок пирога. – Я у тебя спать останусь.

– Конечно, спи. Проснешься – пошли этого бездельника за обедом. Куда в сапогах на постель?!

Последнее, что чувствует Арман, перед тем как провалиться в сон – как с него осторожно снимают ботфорты.

Проснулся он, когда короткий декабрьский день уже заканчивался. Гийом чистил башмаки и явно не желал отрываться от своего занятия, чтобы бежать в трактир.