мира сего, неоднократные приглашения во Владимир и льстивая угодливость пред Елизаветой Федоровной в то время, когда циркулировали уже слухи, враждебно настраивавшие народ к дому бывшего императора». «Правда, - отмечалось на съезде, - после падения старого строя во взглядах архиепископа Алексия произошла как бы неожиданная перемена». Следует отметить, что сразу после революции Алексий действительно быстро поменял политические ориентиры и 28 марта приветствовал войска, отправляющиеся на фронт, речью, поминая «старых деспотов, канувших в вечность», и говорил о готовности пожертвовать капиталами.

Однако эту перемену епархиальный съезд принимать во внимание не хотел, считая, что «фальшиво звучит для паствы призыв к свободе... на устах человека, еще недавно заявившего себя реакционером по церковно-общественной жизни». В результате съезд решил просить Синод «уволить» владыку со своего поста как «запятнавшего себя деяниями грубого произвола и связью с темными силами и веяниями отжившего прошлого».

Алексий не смирился с решением епархиального съезда и забрасывал Синод своими пространными посланиями. По его словам, съезд происходил бурно и возбужденно, с аплодисментами и криками «долой» и «прочими свойствами партийного митинга. причем некоторые депутаты были явно в нетрезвом виде». Отвергал он и обвинения в реакционности, так как он «смело, открыто и ревностно вышел навстречу новому течению жизни нашего отечества и внес от себя некоторый полезный труд». По поводу же своего «якобы деспотизма» Алексий писал, что, наоборот, скрывал многие поступки местного духовенства, поскольку знал, что стоит ему их открыть, то «получится нечто ужасное».

Однако ни Синод, ни тем более обер-прокурор не думали заступиться за Алексия, а делегация от Владимирской епархии на съезде духовенства, проходившем в Москве, передала властям официальное ходатайство «об удалении епископа». Все это, видимо, и подстегнуло владыку открыть «ужасные проступки», отправив в Синод большое послание, которое можно было бы условно назвать трактатом о нравственности духовенства епархии. Алексий не пожалел красок, описывая похождения (в основном сексуальные) своих противников. Все оказалось бесполезным — даже лично оправдаться перед Синодом ему не дозволили, мотивируя это тем, «что документы, относящиеся к делу Распутина и лицам, близким к нему, вытребованы Чрезвычайной следственной комиссией». Данная комиссия была образована указом Временного правительства и вела расследования «преступных действий высших чинов старого строя».

Определением Синода от 1 августа 1917 г. Алексий был уволен на покой, даже отслужить прощальную литургию во Владимире ему не разрешили.

Тогда беспокойный иерарх уехал на Украину, где начал активную агитацию в духе украинофильства и, по словам профессора Киевской академии М. Поснова, «стал на путь церковного революционера», требуя отделения Украинской церкви от Великорусской. Деятельность Алексия на Украине в духе церковного большевизма рассматривал уже Поместный собор, на котором звучали предложения о запрещении или даже лишении сана строптивого архиепископа.

Интересно также отметить, что до украинского периода своей деятельности Алексий никак не проявлял своих сепаратистских симпатий и занимал правую позицию по церковно-государственным вопросам.

Его бывший сослуживец по Херсонскому духовному училищу священник Тимофей Лещенский, подписывая свое письмо в Синод, называл себя «природный украинец (малоросс)». Священник, возмущенный, по его словам, до глубины души деятельностью Алексия на Украине, писал Киевскому митрополиту Владимиру, что Дородницын «никогда не интересовался украинскими вопросами... и в монашество и архиерейство поступил ради карьеры».

Колоритный портрет Алексия оставил в своих воспоминаниях митрополит Евлогий (Георгиевский). По его словам, он обладал прекрасным голосом и был отличным регентом.

«Внешне он был безобразен: тучность его была столь непомерна, что он не мог дослужить литургии не переменив облачения. Аппетит его всех поражал, а когда его мучила жажда, он мог выпить чуть ли не ведро воды. Устроившись в Лавре, архиепископ стал мутить монахов-украинцев и возбуждать их против митрополита Владимира в надежде добиться его увольнения и самому сесть на его место».

Сейчас трудно сказать, насколько Алексий был повинен в убийстве наивного, светлого Киевского митрополита Владимира, скорее всего, что нет. Достоверно известно, что Алексий покаялся перед смертью в своих «сепаратистских» грехах.

Саратовская епархия считалась в 1917 г. одной из самых неблагополучных. Еще при старом строе в августе 1916 г. в Саратов была направлена ревизия во главе с преосвященным Кириллом (Смирновым). В его отчете отмечались и положительные, и отрицательные стороны деятельности местного епископа Палладия (Добронравова). В числе достоинств архиерея отмечалось редкое усердие, проповеднический талант, миролюбие. Отрицательной стороной деятельности выставлялось покровительство некоторым духовным и светским лицам, переехавшим вместе с епископом со старого места службы (Пермская епархия) на новое. Этим лицам «молва приписывала исключительное влияние на дела епархиального управления».

Вскоре после революции епископ Леонтий (Вимпфен), незадолго до этого переведенный в епархию викарием, начал активно выступать против местного епархиального архиерея Палладия.

По его словам, Палладий после революции «растерялся, страшно боялся ареста, бездействовал, прятался». Более того, Леонтий прервал всякое каноническое общение с Палладием и запретил поминать его за богослужением. Данный случай был экстраординарным даже в эпоху революционных «нестроений» в Церкви.

Епископ Леонтий с 1914 г. три раза перемещался с одной викарной кафедры на другую. Из Казани был переведен в Тифлис, оттуда в Оренбург и затем в Саратов.

В письме обер-прокурору Синода от 10 марта Леонтий сообщал о своей нелегкой и «неравной» борьбе с «приверженцами распутинского режима». По его словам, он уже давно знал об общении епископа Палладия с Распутиным. Якобы сам Палладий, «желая, вероятно, меня запугать, рассказал мне, как “Григорий Ефимович” к нему милостив и как он им был выдвинут даже на кафедру экзарха Грузии». Викарий писал также, что ему стоило огромных усилий убедить Палладия созвать духовенство и послать правительству телеграммы. О себе Леонтий сообщал, что он не желает «лицемерить ни пред престолом Божьим, ни пред народом, совершая богослужения с... приверженцем Распутина».

В свою очередь, противники викарного епископа считали, что его выступления против Палладия имеют «личные причины». Выдвигались и обвинения викария в приверженности к «немецкой партии». «Леонтий, — писал ректор местной семинарии, — по своему происхождению немец (барон фон Вимпфен), а по матери племянник генерала от “кувакерии” Воейкова, который пред отречением бывшего царя советовал ему открыть. фронт для усмирения русской “сволочи”».

На состоявшемся в апреле съезде духовенства и мирян «бурные прения, каких до сего дня не знала Саратовская епархия, закончились единодушным приговором о немедленном удалении епископа Палладия и вкупе с ним и епископа Леонтия».

Несмотря на телеграмму обер-прокурора Львова, в которой тот просил «не прибегать к насилию, выжидать решения Синода», представители духовенства обратились в Военный комитет с просьбой содействовать в удалении Палладия. Комитет признал пребывание епископа в Саратове «вредным... как лица, не соответствующего убеждениям переживаемого момента». Преосвященный был