Я напомнил ему, что изначально всего лишь хотел, чтобы он рассказал мне о лекарственных растениях, но он так далеко увел меня от исходной цели, что теперь я и сам не знаю, действительно ли мне хочется изучать растения.

– Хорошо! – сказал он. – В самом деле, хорошо! Если у тебя нет ясной картины того, чего ты хочешь, ты можешь стать более смиренным. Давай сделаем так. Для тебя не имеет особого значения, будешь ли ты изучать растения или что-нибудь еще. Ты сам мне об этом сказал. Тебя интересует все, что кто-либо может тебе рассказать. Так?

Я действительно однажды сказал ему это, чтобы разъяснить задачи антропологии и привлечь его в качестве информатора.

Дон Хуан усмехнулся, явно сознавая, что полностью контролирует ситуацию.

– Я – охотник, – сказал он, словно читая мои мысли. – Я почти ничего не предоставляю случаю. Наверное, мне следует объяснить тебе, что охотником я стал. Я не всегда жил так, как живу сейчас. В какой-то момент своей жизни я вынужден был измениться. Теперь я указываю направление тебе. Я знаю, о чем говорю, меня всему этому научили. Я не сам все это понял.

– Ты хочешь сказать, что у тебя был учитель, дон Хуан?

– Скажем так: некто учил меня охотиться так, как я хочу научить тебя, – сказал он и быстро сменил тему.

– Я думаю, что были времена, когда охота была самым почетным делом, которым мог заниматься человек, – сказал он. – Все охотники были могущественными людьми. Действительно, чтобы выдержать всю суровость той жизни, охотнику нужно было прежде всего быть могущественным.

Мне стало любопытно – уж не говорит ли дон Хуан о временах, предшествовавших Конкисте? Я начал его прощупывать:

– Когда это было?

– Давным-давно.

– Когда именно? Что означает «давным-давно»?

– «Давным-давно» означает давным-давно, а может быть – сейчас, сегодня. Это не имеет значения. Было время, когда все знали, что охотник – лучший из людей. Сейчас об этом известно далеко не каждому, но есть люди, которые это знают. Я знаю, и ты когда-нибудь узнаешь. Понимаешь, о чем я говорю?

– Скажи мне, это индейцы яки так относятся к охотникам?

– Не обязательно.

– Индейцы пима?

– Не все. Но некоторые – да.

Я назвал еще несколько племен. Мне хотелось привести его к утверждению, что культ охоты является верованием и практикой определенной группы людей. Но он избегал прямого ответа, поэтому я сменил тему:

– Зачем ты со мной все это проделываешь, дон Хуан?

Он снял шляпу и с наигранным недоумением почесал виски.

– Я тобой занимаюсь, – мягко ответил он. – Раньше подобным образом мною занимались другие, а когда-нибудь ты сам кем-то займешься. Скажем так: сейчас – моя очередь. Однажды я обнаружил, что, если я хочу быть охотником, который мог бы уважать себя, мне необходимо изменить свой образ жизни. До этого я все время жаловался и распускал нюни. У меня были веские причины, чтобы чувствовать себя обделенным и обманутым жизнью. Я – индеец, а с индейцами обращаются хуже, чем с собаками. Я не мог этого изменить, и поэтому мне не оставалось ничего, кроме печали. Но удача повернулась ко мне лицом, и однажды в моей жизни появился тот, кто научил меня охотиться. И я осознал, что жизнь, которую я вел, не стоит того, чтобы жить. Поэтому я изменил ее.

– Но моя жизнь меня вполне устраивает, дон Хуан. С какой стати я должен ее изменять?

Он принялся напевать мексиканскую песню, очень мягко, а потом просто замурлыкал мелодию, кивая в такт головой.

– Как ты думаешь, мы с тобой равны? – резко спросил он.

Вопрос застал меня врасплох. В ушах звенело, как будто он громко выкрикнул эти слова, хотя он не кричал. Однако в его голосе был какой-то металлический звук, который завибрировал в моих ушах.

Я почесал мизинцем внутри левого уха. Уши чесались, и в конце концов я принялся ритмично почесывать их мизинцами обеих рук, движения мои при этом скорее напоминали подергивания рук от плеч до кончиков мизинцев.

Дон Хуан с явным удовольствием наблюдал за моими действиями.

– Ну, равны мы? – переспросил он.

Естественно, я оказывал ему некоторое снисхождение. Я относился к нему очень тепло, даже несмотря на то, что порою не знал, что с ним делать. И все же в глубине души я считал – хотя никогда и не говорил об этом вслух, – что я, студент университета, человек из цивилизованного западного мира, стою выше старого индейца.

– Нет, – спокойно сказал он, – мы не равны.

– Ну почему же, равны, – возразил я.

– Нет, – произнес он мягко. – Мы не равны. Я – охотник и воин, а ты – паразит.

У меня отвисла челюсть. Я не мог поверить в то, что дон Хуан действительно это сказал. Блокнот выпал у меня из рук, я тупо уставился на дона Хуана, а потом, конечно, пришел в ярость.

Дон Хуан спокойно и собранно смотрел на меня. Я избегал его взгляда. А потом он заговорил. Он произносил слова очень четко. Речь его лилась гладко и металлически бесстрастно. Он сказал, что я жалко и лицемерно веду себя по отношению ко всем. Что отказываюсь вести собственные битвы, а вместо этого копаюсь в чужих проблемах и занимаюсь чужими битвами. Что я ничему не желаю учиться – ни знанию растений, ни охоте, ничему вообще. И что его мир точных действий, чувств и решений неизмеримо более эффективен, чем тот бездарный разгильдяйский идиотизм, который я называю «моя жизнь».

Когда он закончил, я онемел. Он говорил без враждебности и без презрения, но с такой мощью и в то же время с таким спокойствием, что даже гнев мой как рукой сняло.

Мы молчали. Я был подавлен и не мог найти подходящих слов. Я ждал, что он первым нарушит молчание. Проходили часы. Дон Хуан постепенно становился все более неподвижным, пока наконец его тело не сделалось странно, почти пугающе застывшим. Темнело, силуэт его становился все менее различимым и в конце концов полностью слился с чернотой окружающих скал в кромешной тьме опустившейся ночи. Дон Хуан был настолько неподвижен, что его как бы вовсе не существовало.

Была уже полночь, когда я наконец осознал, что, если понадобится, он может вечно сохранять неподвижность среди камней в этой дикой ночной пустыне. Его мир точных действий, чувств и решений был действительно неизмеримо выше. Я прикоснулся к его руке, и слезы хлынули у меня из глаз.

Глава 7

Стать недоступным

Всю неделю дон Хуан рассказывал мне о повадках диких животных, чем совершенно меня очаровал. Он объяснил мне, а потом продемонстрировал несколько тактических приемов охоты, основанных на том, что он называл «перепелиные причуды». Я был настолько поглощен его объяснениями, что совершенно не замечал течения времени. Я