Сомнения Ильи разрешились быстро. Как только хор допел «Тройку» и раздались аплодисменты, седой человек быстро, но без спешки поднялся и пошел прямиком к цыганам. Яков Васильич поклонился ему:

— Добрый вечер, Владимир Антонович.

— Здравствуй, Яков Васильич. Что — слышно, поздравить тебя можно? — Военный улыбнулся, блеснув крупными белыми зубами, его лицо сразу помолодело на несколько лет, и Илья вспомнил.

В переднем ряду тихо ахнула Настя:

— Бог мой… Владимир Антонович?!

— Настя, ты ли? — Капитан Толчанинов, постаревший, но не утративший молодецкой осанки и усов, щелкнул каблуками. Он склонился над протянутой рукой Насти, поднял голову, и на мгновение его лицо застыло. Увидел шрамы, догадался Илья. Но — что значит господское воспитание! — не подал и виду и взял Настю за обе руки:

— Настя! Боже мой… Вот не думал, что увижу когда-нибудь. Все говорили — ты в табор ушла… Как ты могла, право, не понимаю… Тебе, правда, очень к лицу этот загар, просто царица египетская! Серж Сбежнев тогда ужасно переживал… Кстати, что за история у вас с ним приключилась? Все ждали свадьбы, а он… Веришь ли, за семнадцать лет так и не рассказал ничего никому! Есть еще на свете подлинное рыцарство, есть!

Илья стоял как на иголках. Он и сам не думал, что через столько лет не сможет спокойно слышать имя князя Сбежнева — хоть и ничего не было у него с Настькой и не любила она его никогда. Илья почувствовал страшное облегчение, когда Яков Васильевич вполголоса закряхтел и Настя испуганно сказала:

— Владимир Антонович, нам с вами говорить сейчас нельзя, мы петь должны. Дождетесь конца, поедете к нам в гости? И дама ваша пусть с вами.

— Нет, мы лучше пойдем в кабинет, — решил Толчанинов, — и там поговорим без помех. А пока… — Он вытащил из кармана несколько ассигнаций. — Яков Васильич, уважь старого друга. Пусть Настя «Не пробуждай» споет. Его после нее у вас и не пел никто.

— Для вас — всегда с удовольствием, — вспыхнув, как девочка, сказала Настя.

Толчанинов улыбнулся, отошел. Напоследок взгляд его остановился на лице Ильи. Узнал, подумал тот и на всякий случай поклонился. Толчанинов усмехнулся, но ничего не сказал.

Дрогнули гитары Митро, Кузьмы и Якова Васильевича. Голос Насти взял первые ноты, и в зале стало тихо-тихо.

Илья едва касался струн. Украдкой, словно боясь чего-то, смотрел сбоку на жену. Настя сидела очень прямо на самом краю стула, руки ее сжимали концы шали. Голос лился свободно и чисто, без усилий, так что душа переворачивалась от каждого слова старинного романса. Никогда, вдруг ясно понял Илья, никогда, ни разу за все годы с ним она не пела так.

Краем глаза он заметил: ни за одним столом не ели и даже не прикасались к бокалам. Разговоры смолкли еще раньше. Все как один сидели развернувшись к хору, все глаза были устремлены на Настю. А она, не поднимая ресниц, вела мелодию, и Илья видел, как бледнеет ее лицо, как вздрагивают пальцы, сжимающие край шали, и как бежит по щеке непойманная, неостановленная, прозрачная слезка. Господи… Неужели вправду только мучилась она с ним столько лет?!

Последний раз вздохнула гитара Митро, замерла под потолком последняя чистая нота. Илья мельком взглянул на Якова Васильева. Тот тоже стоял бледный, и его рука, лежащая на грифе гитары, чуть заметно вздрагивала. А в следующий миг зал взорвался аплодисментами и криками: «Браво!», «Прелестно!», «Просим еще!». Настя поднялась на поклон, и Илья с облегчением перевел дыхание. Посмотрел на столик Толчанинова, но ни капитана, ни его спутницы там уже не было. Ушли в кабинет, подумал Илья и даже слегка обиделся: что это за манера — уходить, не дослушав песни? А еще поклонник старый… Но в это время хор грянул «Мороз будет», и Илье стало некогда размышлять о невоспитанности Толчанинова.

Вечер перевалил за вторую половину, в зале стало душно и шумно, воздух загустел, запах вином и сигарами. Некоторых половые уже аккуратно препроводили к выходу, а какой-то пьяный купец, стуча вилкой по столу, во все горло требовал спеть «Со святыми упокой», и уговаривать его двинулся через зал сам Осетров. Пора было идти по кабинетам. К Якову Васильичу подлетел юркий мальчишка и доложил, что «в первом нумере господа и барыня замучались дожидаючись».

— В первом? — переспросил Яков Васильевич, и Илье почудилась усмешка в его глазах. — Что ж, скажи — сейчас придем.

В кабинете горели свечи, стол под камчатной скатертью был уставлен бутылками, бокалами, закуской. Сначала Илье померещилось, что кабинет полон людей. Но их оказалось всего трое, четвертой была дама Толчанинова. Когда цыгане вошли, господа поднялись из-за стола. К великому изумлению Ильи, в руках одного из них появилась гитара. Зазвенели струны, и господа запели перед смеющимися цыганами:

Пели, на взгляд Ильи, из рук вон плохо, фальшивя на все лады и перевирая мотив цыганской величальной песни. Спасала положение лишь барыня, уверенно ведущая первый голос высоким сопрано. И голос этот показался Илье страшно знакомым. В памяти тут же всплыли строки романса «Ночи безумные, ночи бессонные…», и против воли вырвалось:

— Зинка?!.

Илья сказал это тихо, но барыня тут же взглянула на него, улыбнулась, сверкнув зубами из-под вуали, резким движением откинула ее — и глазам пораженного Ильи предстала постаревшая, но без единой седой нити в волосах Зина Хрустальная.

Песня кончилась, Зина первая кинулась к хору, обняла Настю, и кабинет наполнился радостными возгласами:

— Настька! Настенька! Боже мой, как ты? Господи, сколько лет!.. Ох, какая ты стала! Черная, вся черная, как… как… как муж твой! Право! Да как ты сумела только, скажи?!

— Зиночка… Тебя и не узнать! Графиня уже?

— Да, слава богу. Мне и ни к чему было, а вот детям…

— Где же граф? Жив он?

— Скачет, родимый, поспешает. Скоро будет.

Понемногу Илья узнал и остальных. Весьма упитанный черноволосый господин с красным лицом оказался поручиком Строгановым, которого Илья помнил тоненьким мальчиком в гусарской форме. В сутулом человеке с лысиной во всю голову и в невообразимом серо-буро-малинового цвета сюртуке он едва распознал музыканта Майданова, которому Настя пела оперные арии. Это были старые друзья цыганского дома.

— Каков сюрприз, Настя? — Строганов, пыхтя, пробился сквозь окруживших Настю цыган. — Это, между прочим, моя затея! Может, несколько нескладно, но зато с большой душой! Зинаида Алексеевна, правда, поначалу была в ужасе…

— Нет-нет, бесподобно получилось, Никита Сергеевич, шарман! — великодушно сказала Настя, протягивая Строганову обе руки для поцелуя. — Вам не стыдно и у отца в хоре петь, только, верно, несолидно. Вы не генерал теперь?