— Нет.

— А я был женат трижды. Сначала в Германии, потом в Канаде и вот здесь. Но думаю, что самый правильный выбор сделали вы.

Аликино ожидал, что, открыв дверь, Вейнфельд проводит его нацистским приветствием, но тот, напротив, горячо пожал ему руку:

— Вы должны гордиться своим отцом. Надеюсь, скоро навестите меня опять.

После короткой пробежки до машины Аликино показалось, будто он, как был, в одежде, нырнул в бассейн.

Вероятно, ливень еще более усилился.

Второго октября, в среду, Аликино вошел в свой кабинет и надел белый халат. Он решил не снимать жакет из тонкой шерсти, который носил в эти дни. С годами его чувствительность к холоду возросла.

Memow, казалось, был в хорошем настроении. Едва только пароль запустил в действие его механизм, он быстро написал короткую сентенцию дня:

Жизнь сгорает, словно зажженная свеча. Свечи, сделанные из хорошего воска, горят дольше.

Аликино несколько раз перечитал это изречение. В каком-то смысле, косвенно, оно относилось и к нему, к его жизни, к ценности прожитых им шестидесяти лет.

Прошлые годы оставили след на его лице, отражавшемся в мониторе, но он никак не ощущал их. И если бы ему самому нужно было определить собственный возраст, который он совершенно не замечал, как не замечают удобную одежду из прочного материала — или качество свечного воска, — то он дал бы себе не больше сорока лет.

На двадцать лет меньше. Как раз те годы, что он прожил в Нью-Йорке. До сих пор они казались какими-то чужими, не принадлежащими ему: словно он прожил их за счет кого-то другого, с кем даже не был знаком.

Он без колебаний возвратился к реальности — в свой кабинет, к Memow, которому полагалась заслуженная похвала. Его пальцы уверенно задвигались по клавиатуре.

Молодец, большой молодец. Давал ли я тебе когда-нибудь сведения о Паскале?

Нет.

— Не важно.

Машина не могла слышать его, но Аликино доставляло удовольствие иногда свободно выражать свои мысли вслух.

Засветились красные буквы и цифры, сигналившие, что сейчас появится имя особого должника. Потом зеленый текст ковром развернулся перед его глазами, в этот момент еще немного рассеянно смотревшими на экран.

ОД Аликино Маскаро.

Аликино пришлось сделать некоторое усилие, чтобы понять, что на экране появилось его собственное имя. Несколько секунд он сидел недвижно, созерцая надпись, которая, казалось, трепетала от нетерпения.

В нижней части экрана замигал маленький желтый треугольник. Это означало, что оператор, работающий на терминале, — Аликино — должен немедленно ответить.

Аликино нажал обычную клавишу:

Прошу подтверждения центрального архива.

Ответ не заставил себя ждать:

Подтверждено. Ошибки нет.

Теперь, нажав другую клавишу, Аликино должен был передать имя в компьютер административного центра. Вся операция — появление имени на экране, запрос и ответ о подтверждении, передача имени в административный центр — занимала не более шестидесяти секунд. По окончании этой решающей минуты вступал в действие неумолимый механизм, который вел должника — без какой бы то ни было возможности уклониться — к оплате своего долга.

К смерти.

Пока бежали секунды, Аликино лихорадочно соображал, как выиграть время. Прежде всего он не должен был передать свое имя в административный центр.

Прошу еще одну проверку.

Он прибегнул к возможности, которую прежде никогда не использовал. Он знал, что из центрального архива могут быть только два ответа: проверка не нужна или же принято на проверку.

Пятьдесят процентов вероятности.

Принято на проверку.

Но это еще не все. Он должен был сразу же мотивировать свой запрос о повторной проверке. Без малейшего колебания он объяснил:

Возможна омонимия.

На экране вновь возник зеленый текст, теперь он мигал, и за ним следовал вопросительный знак.

ОД Аликино Маскаро?

Через двадцать секунд надпись исчезла. Аликино облегченно вздохнул. Он добился некоторой отсрочки.

— Почему? — громко спросил он себя. — Почему именно я? Альсацио Гамберини скончался в сто лет. Я тоже, как его преемник, должен жить целый век.

Слушая самого себя, он отчетливо сознавал, что связь, которую он вывел логически, была шаткой, и он не мог обосновать ее никакими конкретными фактами, одним лишь своим желанием жить.

Он набрал на клавиатуре вопрос к Memow.

Тебе известен Аликино Маскаро?

Ты — ОД Аликино Маскаро.

Почему я — ОД?

Информация недоступна.

Когда я должен умереть?

Информация недоступна.

Каким образом?

Информация недоступна.

Аликино понимал, что этот диалог был излишним и бесполезным. Он знал, что все эти разговоры — лишь пустая трата времени. Но как еще отодвинуть срок? Машина, казалось, угадала мысли Аликино. Она написала четыре цифры.

1945.

Аликино тотчас отозвался.

Именно тогда я стал особым должником?

Информация недоступна.

Я убил своего отца.

Точно.

Я украл у него сорок лет жизни.

Верно.

А где мои годы?

Информация недоступна.

Должен же быть у меня и свой собственный срок жизни. Это логично.

Это нелогично.

Что ты хочешь сказать?

Может быть, ты должен был умереть в двадцать лет. Потом ты прожил годы, принадлежавшие твоему отцу.

Астаротте Маскаро. Он тоже был ОД?

Информация недоступна.

Надпись исчезла. Затем на экране появилась одна из прежних коротких сентенций дня:

Утопии и мечты помогают нам жить, а смерть они делают еще более неприятной неожиданностью.

Аликино решил про себя, что это абсурд, и все же Memow не мог случайно выбрать именно эту фразу.

Утопии и мечты…

Он торопливо набрал на клавиатуре:

Сколько времени даст мне центральный архив?

Несколько часов или несколько дней.