чего же она была огромная! Он об этом как-то подзабыл за то время, что видел ее только лежащей. Вернулась она всего через четверть часа, почти не уставшая и очень оживленная.

— Салон был закрыт. Но я говорила с обеими сестричками и такое узнала… Представляешь, они там все переделывают заново. Через три недели закончат. И знаешь, как они назовут это новое заведение?

— Не знаю.

— «Красота от Кристали»! Перетасовали свои имена.

— «Красота от Кристали»… — усмехнулся Путифар. — По-прежнему развлекаются игрой слов, ехидины…

— Церемония открытия состоится в последнюю субботу сентября, — продолжала мадам Путифар. — В садике позади салона. И знаешь что? Я получила приглашение! Вот, смотри!

Пригласительный билет был овальный, с серебряной каемкой. От него явственно пахло розами. Образчик хорошего вкуса сестер Гийо! Мадам Путифар прихватила еще и буклет:

КРАСОТА от КРИСТАЛИ

Эпиляция. Процедуры для лица. Маникюр. Солярий. Чистка кожи.

В приятной, уютной обстановке Кристель, Натали и их сотрудники окружат вас заботой и сделают еще более обольстительной.

— Что ты на это скажешь, Робер?

— Скажу, что ты молодец, мама.

Теперь настало время думать. Надлежало изобрести изощренную месть, а сделать это не так-то просто. Три дня у Робера ушло на размышления, завершившиеся чуть заметной многообещающей улыбкой.

— Знаешь, мама, я, пожалуй, тоже приглашу себя на эту церемонию. Приглашу на свой особый манер…

На следующий день и через день он раз десять бегал на улицу и куда-то звонил из телефона-автомата. Мадам Путифар была несколько уязвлена.

— Робер! Кому это ты названиваешь? Я думала, мы действуем вместе. Ты что-то от меня скрываешь?

— Прости, мама, но это сюрприз! — отвечал он.

Потом пошел в хозяйственный магазин и принес оттуда рабочий комбинезон, садовые перчатки, резиновые сапоги, а также десяток респираторов, предохраняющих от пыли и запахов. Во всем этом снаряжении каждую ночь в 11 часов он куда-то уходил, и так целую неделю. Возвращался рано утром, потный, провонявший, по уши в грязи, но сияющий. Сбрасывал все на пороге ванной и, насвистывая, принимал душ. Мадам Путифар брезгливо, двумя пальцами переносила загвазданную одежду в стиральную машину.

— Но все-таки, Робер… Что ты такое делал? Канализацию чинил? Чистил конюшни?

Наконец в одно воскресное утро, а именно 12-го числа того же месяца, он достал из шкафа старую дорожную сумку, лежавшую без употребления с незапамятных времен, уложил в нее туалетные принадлежности, кое-какую одежду и поцеловал мать.

— Мама, я уезжаю на две недели, ты, главное, не беспокойся.

— На две недели! А куда?

— Довольно далеко. Мне надо научиться кое-что делать… Нечто вроде стажировки, можно сказать…

— Стажировка? И для этого надо куда-то ехать?

— Лучше, чтобы здесь не знали, чему я там буду обучаться.

— А-а… Но ты же пропустишь церемонию открытия… Она назначена на 25-е…

— Я вернусь как раз к самой церемонии.

— А я, значит, остаюсь одна…

В утешение он ласково приобнял ее и повел на кухню.

— Вот смотри, мама…

Он отдернул занавеску.

— Смотри: отсюда хорошо виден сад позади салона сестриц Гийо. В день открытия, мама, ты в этот сад не ходи. Ни-ни. Очень не рекомендую — надеюсь, ты меня поняла. Оставайся здесь, в кухне, устройся поудобнее вот в своем кресле, я для того сюда его и принес. Теперь твой черед наблюдать за представлением в бинокль, как я наблюдал за Бураном. И, клянусь тебе, там будет на что посмотреть. Только для этого я должен съездить… э… на учебу. Ну вот, не обижаешься больше?

— Все-то у тебя тайны, Робер…

— Я не могу сказать тебе ничего больше, мама. Хочу, очень хочу, но не могу, это испортит весь эффект, честное слово…

— Ладно, ступай… Звонить-то будешь?

Она поправила сыну воротничок и подставила лоб для поцелуя.

— Каждый вечер буду звонить. Ну, пока, мама.

— Ступай, сынок. Взялся, так делай.

Шагая к вокзалу, он впервые осознал, что ни разу не разлучался с матерью (не считая, разумеется, той ужасной ночи в июне 1978 года) вот уже двадцать семь лет, то есть со смерти Путифара-отца. Он не выдержал и заплакал, и попадавшиеся навстречу ребятишки с удивлением оглядывались на огромного лысого дядьку весом в сто тридцать три кило, с дорожной сумкой, который куда-то шел широким шагом, обливаясь слезами.

Путифар сдержал слово и неукоснительно звонил каждый вечер в 19.00. Поскольку мать не знала, чем он занимается, а он не хотел говорить, беседы шли по замкнутому кругу.

— Ну как, продвигаешься? — спрашивала она.

— Медленно, — отвечал Робер. — Медленно. Способностей маловато, и потом, понимаешь, дело для меня совсем новое…

— А коллеги у тебя ничего, симпатичные?

— Совсем молодые, мама. Вдвое моложе меня.

— Но это хоть не опасно?

— Если соблюдать осторожность…

— Работа грязная?

— У меня есть спецодежда, мама…

Бедная старушка по полночи терялась в догадках. А когда в конце концов