– А теперь вы, стало быть, Юденич?

– Да, Николай Николаевич – мой родственник… Решила взять родовую фамилию.

«М-да, – подумал я. – При советской власти Некрасова, при антисоветской – Юденич. Удачно…»

Теперь Марина больше занимается помощью людям, попавшим в беду. Я по ее просьбе даже обращался на одной из встреч к президенту Путину, чтобы разобрались, наконец, в судьбе молодого офицера, героя чеченской войны, обвиненного в убийстве и получившего огромный срок. Проверка на полиграфе, между прочим, подтвердила его невиновность, а он как сидел, так и сидит.

…Меня массированно критиковали год, а осенью 1986-го дали за «ЧП…» премию Ленинского комсомола и ввели во все мыслимые и немыслимые выборные органы. Я стал даже членом президиума Фонда культуры, который возглавляла Раиса Горбачева, а вокруг нее интеллигентно извивался академик Лихачев. Как раз в октябре я затворился в Доме творчества в Гульрипши, но меня с радостной вестью нашли там ребята из Сухумского горкома, повезли в ресторан, а едва выпив, стали жаловаться на нестерпимые утеснения со стороны Тбилиси. По окраинам советской империи начинались межнациональные «терки».

Набирала обороты перестройка. Страна менялась, люди смелели, власть хотела соответствовать этим переменам. В основном на словах… В Театре-студии Табакова с большим успехом шел спектакль «Кресло» – инсценировка «ЧП…». В 1988-м прогремела экранизация Снежкина, который на следующий день после премьеры тоже проснулся знаменитым, так как ленту запретили для широкого показа.

А в 1991 году комсомол исчез вместе с «советской Атлантидой». Как и не было. В новой литературе герой прямо из роддома, минуя гнусные совковые учреждения: ясли, детский сад, школу, октябрятство, пионерию, комсомол, сразу попадал в диссидентское подполье. Но я продолжал писать о комсомоле и в романах, и в статьях, и в эфирных выступлениях. А к 80-летию ВЛКСМ написал нашумевшую статью «Поставим памятник комсомолу!», опубликованную в еженедельнике «Собеседник». Сейчас, когда идет подготовка к 100-летию ВЛКСМ, я вошел в центральный оргкомитет. Юбилей этой огромной и некогда могучей организации нужно отметить с размахом, хотя бы не слабее, чем 50-летие «Бульдозерной выставки»…

Меня иногда упрекают чуткие друзья: «Ну что тебя заклинило на комсомоле! Это теперь, понимаешь, не комильфо… Забудь ты о нем!» Я понимаю. Но понимаю я и другое: когда схлынет нетерпимость эпохи разрушения, вдумчивые люди захотят всерьез разобраться в том, чем была для России советская эра. Без гнева и пристрастия. Захотят взвесить грехи и добродетели ушедшей цивилизации на весах истории. Возможно, мои мысли о комсомоле, мое «ЧП районного масштаба» пригодятся и им. Пусть даже не как литературное произведение, а хотя бы как документ времени. Ведь понять, почему именно суетливый инструктор райкома комсомола с ленинским профилем на лацкане стал первым миллиардером в постсоветской России, значит понять очень многое…

Не так давно в Московском доме книги я подписывал читателям новый роман «Любовь в эпоху перемен». И вдруг паренек лет восемнадцати кладет передо мной для автографа свежее переиздание «ЧП районного масштаба».

– Молодой человек, вы, вероятно, ошиблись, – говорю я. – Это давняя моя повесть, про комсомол… Вам будет неинтересно…

– Нет, я не ошибся. Мне как раз интересно понять, что такое был комсомол. Да и вообще, что это было за время…

«ЧП…» шумело по стране. Я мотался по городам и весям, рассказывая взволнованным читателям о том, как мне пришло в голову разоблачить комсомол. Кое-кто, выражаясь по-нынешнему, продвинутый осторожно интересовался на встречах: «А что там с запрещенными “Ста днями…”?» Я мученически возводил очи горе и жаловался на портупейное тупоумие военных. Потом, после окончания разговора с читателями, организаторы мероприятия, принадлежавшие, так сказать, к местной головке, вели меня ужинать и там, расслабившись, тоже начинали жаловаться. На жизнь. Я объехал множество областей и довольных своей жизнью почти не видел. Нет, это была не злость голодных людей, это больше напоминало глухое раздражение посетителей заводской столовой, которым надоели комплексные обеды. Хотелось иного…

Один умный старый писатель, следивший за моими успехами, как-то остановил меня в ЦДЛ, взял за пуговицу и сказал:

– Юра, поверь мне, старому литературному сычу, чем раньше ты забудешь о своем первом успехе, тем больше вероятность второго, третьего, четвертого успеха…

Потом мне не раз случалось наблюдать, как многолетнее упоение первичной славой губило таланты, что называется, на корню. И я сел за повесть «Работа над ошибками». Будучи уже профессиональным литератором, я даже провел несколько уроков в школе, чтобы вернуться в подзабытое учительское состояние духа. Учительство сильно влияет на человека, через несколько лет ты вдруг, не замечая того, даже с продавцом в гастрономе начинаешь разговаривать так, словно, положив на весы не тот кусок колбасы, он злостно нарушил дисциплину в классе или не выполнил домашнее задание. Любопытно, что на эту строгую учительскую интонацию продавцы, обычно нетерпимые к любому недовольству покупателей, не обижаются. Они ведь тоже в школе учились.

Как и всякому начинающему прозаику, мне хотелось прежде всего рассказать о том, что я знал, как теперь принято выражаться, «по жизни». Возможно, закончи я технический вуз и поработай, скажем, в НИИ, – я бы и написал о НИИ. Но я был, пусть недолго, учителем и написал о школе – третьей важнейшей основе советской цивилизации. Так случилось. Впрочем, в писательской судьбе случайностей не бывает.

Образование – основа основ любой социальной системы. И базовый советский миф закладывался в головы юных граждан именно в школе. Впрочем, при любом строе, за исключением дурацкого, царившего у нас в 1990-е, учитель, в особенности преподаватель словесности или истории, волей-неволей становится бойцом идеологического фронта. И хорошо, если он сидит в наших окопах. В 1990-е даже иные высшие чины Минобра воевали порой на той стороне. Я в какой-то статье даже дал обобщающую кличку этому явлению – «асмоловщина», по фамилии одного из членов гайдаровской команды, тогдашнего заместителя министра образования Асмолова, который настаивал на том, что школа вообще не должна воспитывать, а только давать сумму знаний, необходимых для практической жизни. Воспитывать и формировать должна семья. Вероятно, по этой причине его собственный сын, пока папа рулил российским просвещением, служил в офицером в чужеземной армии, о чем радостно сообщало НТВ, принадлежавшее в те годы Гусинскому. Я, как вы понимаете, не имею ничего против свободного выбора места проживания. Но мне почему-то кажется, что российская школа должна помогать семье воспитывать мужчину, который потом будет служить в российской армии. Или я неправ?

Но тогда, в 1980-е, проблема заключалась в том, что в своем большинстве бойцы идеологического фронта давно уже сами не верили в советский миф. Фронт держали, но не верили. Уточню: на протяжении всех этих заметок я употребляю слово «миф» не в осудительном смысле, но обозначаю им совокупность идеальных представлений общества о себе. Миф всегда далек от реальности. Например, американцы всегда считали себя самой свободной страной, даже когда у них было махровое плантаторское рабство. Миф необходим человеку и обществу, но миф, которому перестали верить, а точнее – доверять, это уже предрассудок. Парадокс, а может, и закономерность увядания советского мифа, заключался в том, что люди начинали ненавидеть его совсем не за то, что он звал к братству, равенству и социальной справедливости (как это пытаются представить ныне), а как раз наоборот – за то, что братства, равенства и справедливости в жизни становилось все меньше. Именно потому разрушение советской цивилизации началось под лозунгом «Больше социализма!».