Однако сокурсники и коллеги по работе не понимали, чем недовольны домашние Пардо, поскольку считали его умным, трудолюбивым, организованным и необычайно сдержанным человеком; им казалось, что его отрешенность – это скорее защитная маска. Он легко раздражался по пустякам, но проявлял удивительное хладнокровие в критических ситуациях; твердость характера немного смягчалась тонким чувством юмора и хитрецой. Президент Вирхилио Барко, должно быть, по достоинству оценил замкнутость Рафаэля и его любовь ко всему таинственному, поскольку назначил его вести переговоры с повстанцами и налаживать программы реабилитации в зонах конфликтов. И Пардо на этом посту удалось заключить мир с М-19! Президент Гавирия, который, как и Пардо, имел доступ к государственным тайнам и мог потягаться с ним в умении хранить секреты, возложил на него, помимо всего прочего, обеспечение государственной безопасности и общественного порядка, причем в стране, которая считается одной из самых небезопасных и нестабильных в мире. Когда Пардо стал министром, весь его офис умещался в портфеле, до отказа набитом бумагами, и ему в течение двух недель приходилось стучаться в чужие кабинеты, прося разрешения сходить в туалет или позвонить по телефону. Но зато президент часто советовался с ним по разным поводам и с повышенным вниманием прислушивался к нему на совещаниях по особо сложным вопросам. Как-то они остались вдвоем с президентом в его кабинете, и Гавирия сказал:

– Послушайте, Рафаэль, а вас не волнует, что если завтра кто-нибудь из этих типов вдруг решит сдаться полиции, нам нечего будет ему предъявить?

В этом была суть проблемы: террористы, за которыми гонялась полиция, не решались сдаться, поскольку не имели гарантий личной безопасности и безопасности своей семьи. У государства же не было доказательств их виновности, так что, даже схватив террористов, их не за что было осудить. Соответственно нужно было найти правовой способ заставить преступников признать свою вину в обмен на некие гарантии безопасности со стороны государства. Рафаэль Пардо еще при предыдущем правительстве продумывал, как это сделать, и когда Гавирия задал ему вопрос, извлек из портфеля кое-какие предложения, изложенные в письменной форме. На самом деле то были лишь первые наброски: явившимся с повинной Пардо предлагал снижать срок отсидки, если они сознаются в преступлениях, за которые их можно будет судить, а если преступники вдобавок отдадут государству имущество и деньги, то получат дополнительное смягчение наказания. Больше Пардо ничего не придумал, однако президент счел, что и этого достаточно, ведь он стремился решить проблему именно в такой плоскости: не воевать или замиряться с наркомафией, а предложить правовое решение, которое выбило бы почву из-под ног террористов и в то же время не привело бы к отмене экстрадиции.

Президент Гавирия поговорил с министром юстиции Хайме Хиральдо Анхелем, который тут же подхватил эту идею, поскольку сам давно размышлял, как перевести борьбу с наркомафией в юридическую плоскость. Тем более что они с Гавирией оба смотрели на экстрадицию как на дополнительный рычаг, принуждающий преступников к явке с повинной.

Хиральдо Анхель, с виду рассеянный философ, а на самом деле мастер отточенных словесных формулировок и большой крючкотвор, обогатил предложения Пардо собственными идеями, равно как и мыслями, почерпнутыми из Уголовного кодекса. В выходные он набрал на своем журналистском ноутбуке черновой вариант документа и в понедельник показал президенту текст с поправками, сделанными от руки. Написанный чернилами заголовок «Подчинение правосудию» ознаменовал собой начало новой исторической эпохи.

Гавирия всегда очень щепетильно относился к проектам своих указов и представлял их Совету министров, только будучи уверенным, что их утвердят. В тот раз он тоже тщательно поработал над черновиком вместе с Хиральдо Анхелем и Рафаэлем Пардо, который хоть и не юрист по образованию, но дает очень ценные советы. Последний вариант указа президент направил в Совет безопасности, в котором Хиральдо Анхель обрел поддержку у министра обороны, генерала Оскара Ботеро и у начальника уголовного розыска Карлоса Мехии Эскобара, молодого, энергичного юриста, которому предстояло проводить указ в жизнь. Генерал Маса Маркес против указа не возражал, хотя считал, что в борьбе с Медельинским картелем любые методы, кроме силовых, бесполезны.

– В этой стране не будет порядка, пока Пабло Эскобар не помрет, – говаривал он.

Маса Маркес был уверен, что Эскобар сдастся правосудию лишь для того, чтобы из тюрьмы, под прикрытием государства, продолжать торговлю наркотиками.

Указ представили на рассмотрение Совета министров с пояснением, что речь не идет о торговле с террористами для того, чтобы избавить человечество от беды, в которой повинны прежде всего страны – потребители наркотиков. Напротив, в борьбе с наркомафией предпринимается попытка извлечь максимальную юридическую пользу из института экстрадиции, поскольку отказ от экстрадиции будет главным бонусом среди стимулов и гарантий, которые государство предлагает наркоторговцам за явку с повинной.

Наиболее жаркая дискуссия развернулась вокруг вопроса о сроках амнистии. Имелось в виду, что преступления, совершенные после даты, определенной указом, прощаться не будут. Руководитель администрации президента Фабио Вильегас – он активнее всех возражал против крайнего срока – приводил веский довод: по истечении срока амнистии правительство лишится рычагов влияния на преступников. Однако большинство членов кабинета согласились с президентом, что на сегодняшний момент определить крайний срок необходимо, иначе указ превратится в этакий патент на разбой и наркотеррористы будут спокойно разбойничать, пока не решат сдаться.

Чтобы отвести от правительства подозрения в незаконных и недостойных переговорах с мафией, Гавирия и Хиральдо договорились не принимать эмиссаров, напрямую посланных Невыдаванцами, и ни с кем не обсуждать положения указа, пока он не вступил в силу. Обсуждаться могли не принципиальные, а только оперативные вопросы. Все контакты с Невыдаванцами или их легальными представителями поручалось осуществлять начальнику уголовного розыска, который не зависел от исполнительной власти и не назначался ею. Все контакты следовало осуществлять в письменной форме и сдавать эти записи в архив.

Проект указа обсуждался в лихорадочной спешке и в непривычной для Колумбии обстановке секретности. Он был принят 5 сентября 1990 года и имел номер 2047. «Сдавшиеся в руки правосудия и сознавшиеся в своих преступлениях, – гласил указ, – не подвергаются экстрадиции; тем же, кто будет еще и сотрудничать со следствием, снизят срок отбывания наказания на одну треть за добровольную сдачу и признание вины, а также одну шестую часть срока – за помощь правосудию». В общей сложности можно было скостить себе срок наполовину, причем за одно или даже за все преступления, за которые полагалась экстрадиция. Правосудие предстало в своем самом простом и чистом виде: сдавайся, а то будет хуже. Тот же Совет министров, который одобрил указ, удовлетворил три запроса об экстрадиции, а три других отверг, как бы публично признавая, что новое правительство решило отказаться от экстрадиции только ради введения нового указа.

Но вообще-то одним указом дело не ограничивалось, речь шла об особой президентской политике, направленной на борьбу с любой преступностью, а не только с наркоторговлей. Генерал Маса Маркес не стал говорить на Совете безопасности, что он на самом деле думал об этом указе, однако спустя годы, баллотируясь на пост президента страны, он безжалостно заклеймил указ как «пример лицемерия тех лет». «Этот указ оскорбляет величие правосудия, – написал Маса Маркес, – ломает исторически сложившееся почитание уголовного права».