Не дожидаясь ответа, маячник зашагал прочь.

Эрик остался на скале. Плечо дрожало от боли, сердце колотилось. И все же он чувствовал, что поступил правильно. Он никогда не будет стрелять в птиц. Никто не заставит его убивать своих друзей, они тоже имеют право жить.

Он увидел, что чайки возвращаются. Они снова, как ни в чем не бывало, кружили над маяком. Казалось, им не было дела до того, что их стало меньше. Но Эрик знал, что где-то между скал лежит раненая, перепуганная чайка, которой больно. Эрик встал и побежал ее искать.

Распустив одно крыло по земле, птица лежала на его вычищенной сети. Приземлилась ли она прямо на сеть или доползла туда, потому что видела, что там мягче, Эрик не знал. Но это было не важно. Важно было вылечить ее, чтобы она снова могла летать.

Чайка посмотрела на него своими темными глазами, словно спрашивая, друг он или враг. Это была не взрослая особь, а молодой сизый птенец.

— Я тебе помогу, — сказал Эрик. — Ты очень красивая птица.

Он осторожно провел рукой по ее спине. Чайка не сопротивлялась.

— Ты можешь остаться здесь, я буду тебя кормить. Скоро ты снова сможешь летать, я тебе обещаю.

Эрик подвинул сеть с чайкой поближе к скале. Из обломков досок смастерил косую крышу, чтобы птицу не было видно, если кто-то пройдет мимо. Теперь она в безопасности, следующим делом было накормить ее.

Чайка клевала мелких раздробленных крабов, а Эрик тем временем писал в своей тетради: «21 июля 1917 года. Чайка с подбитым крылом, раздробленным пулей. Подстреленная по ошибке».

Он пососал карандаш, раздумывая, правильно ли он написал. Дядя Карл рассердился, и Эрик не понимал почему. Он зачеркнул «по ошибке» и написал «по неизвестной причине».

Так-то лучше.

Он нарвал немного вереска, прикрыл им доски и медленно пошел к дому.

Лилла Эйдершер, 21 июля 1917 года

Папа, помнишь ли ты сказку, которую рассказывал мне в детстве? Про то, как злая ведьма заточила в своей башне принцессу, а прекрасный принц спас ее? Меня тоже заперли, только не в башне маяка, а в моей комнате на чердаке. Тот, кого мама просит называть дядей Карлом, велел мне сидеть здесь до утра, и меня оставили без ужина. А мама за меня не вступилась, потому что не смеет ему перечить.

Я не понимаю, что с ней происходит. Раньше она всегда поддерживала и жалела нас, всегда помогала, когда нам было трудно, всегда защищала от сердитых соседок, хозяев, от всех, кто мог нас обидеть. Но с тех пор, как мы переехали сюда, она стала такой слабой. Она делает все так, как хочет этот человек, и никогда не высказывает своего мнения. Я ее не узнаю. И самое худшее, что она, похоже, сама не замечает, как изменилась.

Окажись я в сказке, принц пришел бы и спас меня. Но это не сказка, и никто не приходит — ни ты, ни Аксель. Ты же помнишь Акселя? Я тебе о нем рассказывала. Он, наверное, давным-давно забыл меня. В последний раз, когда мы виделись, он совершил одну глупость, но об этом я не хочу писать.

Папа, мне здесь так одиноко. Маму волнует только мнение этого человека, а Эрик… ты же знаешь нашего Эрика. Много ли ему надо — лишь бы не мешали возиться с его находками, птицами, тетрадкой — он и доволен. И вообще, он без ума от своего «дяди Карла». Только потому, что тот умеет зажигать маяк, так что все якобы начинает мигать и светиться. Но я-то ничего этого не видела, мне туда подниматься не разрешают. Девчонкам здесь, видите ли, делать нечего, — заявил этот Нурдстен. А я, между прочим, помню, как ты брал меня на верфь и показывал слип, по которому корабли спускают на воду. Да, ты ходил со мной по докам, хотя я была маленькой девочкой, а не мальчиком, который вырастет и сможет работать на верфи.

Иногда я думаю, что сбегу, тайком заберусь на лоцманский катер и спрячусь. А когда катер пришвартуется в Гётеборге, я останусь лежать там, тихо как мышка, пока лоцманы не сойдут на берег. Когда стемнеет, я выберусь на причал и побегу домой в Хагу. Наверняка я смогу пожить у кого-нибудь из соседей — может быть, у Лундбергов, потому что дядя Оскар очень добрый, хотя и слишком много пьет.

Но скорее всего, я не сбегу, ведь что тогда будет с нами со всеми? Ты и так уже уехал, а если уеду и я, бросив Эрика и маму одних, от нашей семьи ничего не останется. Пока не хватает только тебя, и кажется, что твое место за столом ждет тебя, — неважно, что сейчас там сидит этот тип. Но когда ты вернешься, ему придется потесниться, потому что мамин муж — ты, и ты — наш настоящий папа!

Навечно,

твоя Бленда

Назови все фьорды провинции Бухюслен, с севера на юг.

Дядя Карл сидел за письменным столом в гостиной, Эрик стоял напротив. Тут никогда не бывало светло: комната выходила окнами на север, а плотные шторы к тому же почти не пропускали свет. Эрик знал, что мама и Бленда на кухне, но через закрытую дверь он не слышал их голосов. Тикали часы, и от этого звука Эрику становилось еще тревожнее.

Дядя Карл постучал карандашом по черной тетради, где записывал задания для Эрика.

— Ну, быстрее.

Эрик знал ответ на вопрос: он знал, что первый на севере — Идефьорд, а Хакефьорд — последний на юге. Но он не мог думать о фьордах и других водоемах, он думал о чайке по имени Моссе, которую только что оставил в расщелине. Вот уже два месяца он ухаживал за раненой птицей и кормил ее. Рана на крыле затянулась, и Эрик надеялся, что скоро Моссе снова сможет летать.

Дядя Карл перестал стучать.

— Ты что, не знаешь ответа?

Обучение началось в конце августа. Три раза в неделю, после обеда, дядя Карл проверял его знания, остальные дни Эрик должен был заниматься сам. Дядя Карл мог запросто перечислить все города, поселки, горы и реки, как по списку, сверху вниз. Сейчас, с наступлением осени, Эрик стал очень скучать по своей учительнице в Гётеборге. Она умела внушить Эрику, что он молодец и уже многое знает, и благодаря этому ему всегда хотелось узнать еще больше.

Эрик заметил, что дядя Карл начинает раздражаться, и поспешил ответить:

— На самом севере находится Идефьорд.

Дядя Карл сделал в тетради пометку, и Эрик продолжил:

— Это на границе Швеции с Норвегией, и это один из двух настоящих фьордов в Бухюслене. И единственное место в Швеции, где одновременно водятся окунь и макрель.

— Окунь и макрель? Я тебя об этом спрашивал?

Смотритель хлопнул рукой по тетради.

— Какой вопрос я тебе задал?

С того самого дня, как дядя Карл заставил Эрика стрелять по чайкам, все изменилось. Он перестал дружелюбно отвечать на вопросы мальчика и лишь бросал коротко: «Это неважно» или «Ты что, не видишь, я занят». Хорошие отношения, вроде бы установившиеся между ними летом, портились с наступлением осенней темноты.

Смотритель снова хлопнул по тетради, на этот раз сильнее.