—Никита-Никита, сколько лет, сколько зим?

Я окидываю ее оценивающим взглядом и понимаю, что это если не выход из ситуации, то возможность. Еще одна соломинка, за которую надо тянуть.

—Привет, детка, много. Но это ведь нам не помешает?

—Ты не меняешься, Макарский! — взгляд нежный с поволокой восторга и трепета. Она все еще не отпустила нашу ситуацию, судя по тому, как жадно осматривает мои руки на предмет кольца. Не волнуйся, нет кольца и не будет.

Не видел ее ровно с того дня, как бросил. Некрасиво бросил. Ради той, которая была недоступна.

—Составишь компанию? — игриво улыбаюсь, кивая на соседний барный стул.

Затопить горечь в другой кажется мне удачной идеей.

Ей не нужно предлагать дважды, она уже готова.

СВЕТА

Как только я исчезаю из поля зрения магнетических голубых глаз, меня с головой затапливает нечеловеческая боль, кажется, я не могу даже сделать долбанный вдох, чтобы не почувствовать, как нервные окончания погружаются в раскаленный кипяток. Легкие будто бы не мои, трепыхаются и не раскрываются до конца, кислорода не хватает. Рваные вдохи оседают в глотке и частично напитывают организм.

Как ошалелая несусь в свою комнату в поисках спасания в одиночестве. Первый порыв, конечно, позвонить маме. Просто позвонить и услышать ее голос. Но я отметаю это. У них праздник, они с папой его заслужили. А я справлюсь. Справлюсь ведь?

Прокручивает изнутри по спирали и дальше как в мясорубке, все внутренности сжимаются, глухим отзвуком сквозит тошнота, поднимая из пустого желудка кислотный противный привкус. Он оседает на языке и заставляет меня хотеть выблевать желудочный сок.

Цепляясь влажными пальцами за стенки, бреду в свою комнату, и как только оказываюсь внутри, запираюсь на все замки, плавно оседая на холодный пол. Руки трусятся от эмоционального всплеска, а губы горят. Я вся в целом-то в огне, но сейчас мне физически больно даже прикоснуться к себе.

Почему все так? Почему я должна снова и снова умирать от того, что чувствую. Ощущение, будто бы мне ломают кости, терпеливо наблюдая за тем, чтобы чувствовала я себя с каждым разом хуже, чем в предыдущий.

Пока слезы без перерыва катятся по щекам, я прокручиваю в голове все сказанное Никитой. Снова и снова. Мазохисткие замашки могут свести человека с ума, может я и схожу, чем черт не шутит.

Сквозь вязкую пелену, слышу, что он уезжает, понимаю, как Никита решает проблему в своей привычной манере. Сбежать ведь всегда проще, чем столкнуться лицом к лицу с тем, чего, может быть, никогда и не ожидал в своей жизни.

Он думает, что я хотела? Думает, что мне нужны были эти больные чувства? Да я чуть с ума не сошла, когда поняла, что испытываю к нему совсем не родственные чувства. Он для меня стал просто всем, я не помню даже, в какой момент обычные эмоции переросли во что-то большее. Сейчас мне кажется, что я люблю его всю жизнь.

Сколько я так сижу? Час или два? Не различаю ничего, глаза стали размером с два фонаря, опухли и болят. Прикоснуться к ним равноcильно тому, чтобы окунуть пальцы в кипящую воду. Влага на щеках высыхает, и я так же пялюсь в одну точку, прокручиваю все, как будто мне мало, мало той всепоглощающей агонии в теле.

Спустя какое-то время я поднимаюсь и плюхаюсь на кровать. Все тело ноет, но я испытываю странное наслаждение от этого. Мне нужна эта боль, чтобы чувствовать себя живой.

В полукоматозном состоянии я слышу звук двигателей. Он возвращается, слышу возню, но запрещаю себе, просто запрещаю себе даже двигаться. Нет.

Не готова я больше все это испытывать. Слишком невыносимо.

ЗА ГОД ДО

Мама и папа давно спали, когда я спустилась в вниз на звук возни. В тусклом свете ночника заметила Никиту, старающегося перевязать свою рану на плече. Все оказалось намного серьезнее, чем мы думали. И даже несмотря на то, что меня Никита заверил о простых ссадинах, это было рваное ранение и рассечение лба. Несколько швов, антибиотики и обезболивающие.

Я замерла у входа, не в силах двинуться дальше. Только прикусила губу и зажмурилась, тяжелое дыхание Никиты болью отдавалось в грудине, судорожные стоны явно были причиной адских страданий. Ему было больно. И больно было мне.

—Семицветик, ты долго будешь мучить себя? Не советую смотреть, ты боишься крови.

Рядом с ним на столе стояла полупустая бутылка из-под коньяка. После всех лекарств, серьезно? Стало тошно.

Это правда. Я боялась крови, но больше я боялась за него. Набрав в легкие побольше воздуха, я подошла к Никите, стараясь не смотреть на рану. Лишь в лицо. Покрытое потом, бледное и измученное. Ник не захотел остаться на пару деньков в больнице и сказал, что по таким пустякам туда ездить нечего, все можно решать дома.

Смазанная улыбка на лице, горящий взгляд. Ник всегда такой дурашка, даже когда ситуация этого не терпит. Но кажется, что это только со мной он такой, ведь я слышу разное. Особенно, как его боятся.

—Я помогу тебе, — звучало не очень решительно, но подрагивающими руками я взяла бинт и вату.

Пары алкоголя щекотали ноздри. Никита посмеялся и его закинуло в сторону. Набрался как следует. Я перехватила мужчину за талию, не давая упасть, что далось с большим трудом.

—Свет, да я сам, — теплая ладонь легла на мою кисть. Я силком заставила себя посмотреть на рану, затем на мужчину. Глаза в глаза. Мы были настолько близко, что достаточно было просто качнуться. Но он сам отодвинулся рывком. Назад.

—Тебе ведь неудобно, — я схватила вату и протерла антисептическим средством кожу вокруг раны. Рваные края заставляли меня испытывать еще большее волнение. Будет шрам. Машинально я скользила по всему телу, осматривала каждый сантиметр. Вот шрам на плече. Как будто от ножа. Вот чуть ниже у ребер еще один. Множественные мазки от самого жестокого художника — жизни.

Сейчас ему повезло.

Я стояла так близко к мужчине, что жар оголенной груди просачивался в меня сквозь поры, навсегда вдалбливаясь глубоко внутри. С каждым движением меня прорывало на слезы. Ведь…Это все опасно, чертовски опасно и однажды…однажды может не повезти.

—Ты чего?— Никита перехватил мое лицо за подбородок и заставил посмотреть на себя.

—Пообещай мне кое-что, — прошептала срывающимся голосом. Сквозь пелену из слез мне было сложно рассмотреть лицо, но я выхватывала недоумение в голубых глазах. И губы при этом были плотно сжаты.

Никита так же остервенело осматривал меня в поисках ответов на свои вопросы, и, видимо, не находил.

—Все что угодно, семицветик,— стирая слезу с щеки большем пальцем, утробно прошептал. Мужчина прикрыл глаза на мгновение, когда я как раз наклеивала пластырь.

—Пообещай носить. Это оберег, у меня будет такой же. Я специально купила, когда…все случилось, — я неуверено достала из кармана домашних брюк две шелковые нити с маленькой «хамсой», вплетенной в тонкий жгутик.