Первые меры, предпринятые Паскевичем с прибытием его в лагерь, клонились к предохранению от чумной заразы; впрочем, управление всеми войсками еще осталось в моем заведовании. Принимая от главнокомандующего приказания, я раздавал их от себя в войска и делал все нужные распоряжения к продовольствию и снабжению разными потребностями всех войск; но беспорядок стал уже водворяться с первого дня прибытия главной квартиры, ибо приказания отдавались перед светом, а часто и задним числом, для очистки бумаг в дежурстве. Сие происходило оттого, что Паскевич спал много днем, а по ночам не мог заснуть; притом же, вопреки всем стараниям Сакена, он никогда не постиг важности отдания вовремя приказаний и никогда не умел соображать времени, редко отдавал одно постоянное приказание и по нескольку раз переменял оные.

21-го числа Паскевич потребовал к себе Мушиагу, бывшего турецкого коменданта Ахалкалак, у коего мы взяли крепость в прошлом году и который в ней оставался. Он его принял ласково. Это был тот самый, у которого захватили сына, следовавшего со мною в экспедиции ранней весной в Поцховский санджак. Он потребовал к себе также и тогдашнего коменданта Ахалкалак, коего принял также весьма хорошо. Паскевич был вообще со всеми ласков и предупредителен. Мы все радовались сему и приписывали сие терпению и умению Сакена. Все оживились, все шло хорошо, деятельно; но недолго продолжалось сие состояние его. Скоро опять ему стали мниться везде заговоры, козни…

Курганов опять поступил в прямые с ним сношения, и в приказании 21-го числа было приказано ему командовать карапапахской конницею, коей, однако же, не было, ибо он соединил при себе только Наги-бека с несколькими слугами, что составляло 15 человек, которые, проводив нас до своих деревень, разъехались; осталось несколько человек проводников, которые служили за большие деньги при отрядных начальниках и следственно не могли иметь и названия войска.

21-го числа были приняты все меры к движению, которое было направлено 22-го числа к селению Карзах. Поводом к сему служили известия о неприятеле, собиравшемся близ Ардануджа, что за Ардеганом, ибо, хотя о сборищах турок к стороне Карса из Эрзрума и получались известия, но там сборища эти еще только начинались, около же Ардануджа они уже были в готовности, и главнокомандующий хотел разбитием оных предупредить всякое покушение на Ахалцых или на Ардеган, а после того уже обратиться к Карсу. Все сие в последствии времени изменилось, но 22-го числа мы сделали один переход к селению Карзах, что у карапапахцев, по направлению к Ардегану.

24-го числа мы пришли к селению Геллеверди. Погода была постоянно дурная и холодная, переходы довольно велики, отчего пехота чувствовала несколько усталости, но в надежде скоро встретиться с неприятелем все были, сколько возможно, бодры и веселы, и труды превозмогали с удовольствием.

25-го числа мы сделали четвертый переход без дневки и прибыли к Ардегану, где и расположились лагерем. Корпусный командир уехал днем ранее в Ардеган и поручил мне довести весь отряд и главную квартиру.

Я оставался еще начальником всех войск и потому счел нужным снова разделить оные на отряды, ибо прежнее разделение не признавалось мною более удобным. Порядки маршей, отдаваемые во время переходов, вовсе несообразно с разделением войск, перемешали все части и сняли как будто ответственность с некоторых начальников. Один отряд был назван мною конным и состоял под начальством Раевского (в состав сего отряда входила вся кавалерия и часть конной артиллерии), другой был пеший и поручен начальству Фридрикса. Раевский находился на левом берегу Куры, Фридрикс же на правом. Турецкий деревянный мост через реку находился против крепости Ардегана. Мост сей был несколько ветх, и потому войска через него переходили с большой осторожностью и очень медленно.

Сие только была личина начальствования, ибо приказания отдавались разновременно и часто мимо меня, чем не упускали пользоваться не любящие порядка. Так, например, охранение общих отрядных табунов, предмет весьма важный, делалось без внимания и надзора начальников, из коих большая часть ограничивалась только блюдением о командуемой им части на законном основании, что было недостаточно в общем лагере, состоявшем из всех трех родов войск, ибо артиллерия не могла охранять своих лошадей, пехота не могла делать разъездов. Надобно было иметь терпение, чтобы не показать неудовольствия своего и надеяться на счастие, выручавшее нас во многих случаях.

27-го числа я сделал инспекторский смотр 3-му мусульманскому полку по всем правилами и нашел чрезвычайную послушливость в людях. Я разобрал дело о возмущении их и некоторых наказал ими же в кругах, посотенно, других ободрял, и сие имело весьма хорошее действие. После смотра я смотрел скачку их поодиночке, приказав каждому из них на всем скаку выстрелить – лучший прием их наездничества, что было исполнено с надлежащим порядком; но во время стрельбы у многих были ружья заряжены пулями, из коих некоторые просвистали весьма близко моей головы. Я не подал знаку, что заметил сие. Трудно было полагать, что сие было сделано с умыслом убить меня или кого-либо из начальников своих, но кто мог угадать мнение каждого из них? Пули сии пролетели, к счастью, не задев никого, хотя и очень близко. После всего был дан Мещерякову ордер, с объяснением недостатков и средств к исправлению оных, каковой и был препровожден к нему по команде через Раевского.

Между тем мы проводили время в совершенном бездействии и поедали без всякой пользы хлеб свой. Известия о собравшемся в Арданудже неприятеле подтвердились и нагнали по обыкновению на Паскевича нерешительность. Он совсем не знал, за что ему приняться; несколько раз по настояниям Сакена и Вальховского собирался он идти со всеми собранными при Ардегане силами атаковать турок в Арданудже, но опять отменял приказания. Все были в крайнем недоумении, и всех тревожило расстроенное состояние, в которое его повергло известие о неприятеле, обрадовавшее весь лагерь. Опасались дурных последствий от нерешимости его, и в самом деле время у нас пропадало, и мы сим давали неприятелю способ усилиться на обоих флангах, то есть против Ахалцыха и против Карса. Наконец, к довершению всеобщего беспокойства и неудовольствия, Паскевич утвердился в мыслях, что они могут нечаянно напасть, и, забыв все цели и распоряжения свои, он приказал строить укрепленный лагерь при Ардегане, оставив войска разделенными рекой, даже не в боевом порядке. Это нагнало бы робость на всякое другое войско, кроме Кавказского. Принялись строить редуты, но не переставали надеяться, что Сакену удастся побудить Паскевича к принятию чего-нибудь и разуверить его в опасности. Турки находились в 50 верстах от нас, и им предстоял бы слишком неравный бой с нами на равнинах Ардегана.

Но Паскевич, движимый, вероятно, совещаниями людей бездушных, окружавших его, оставался в самом тяжком положении; у него был даже вид испуганный и встревоженный, он ничего не приказывал обстоятельно, не спал по ночам, слушал всякий вздор и ожидал ежеминутно гибели, что нас приводило в отчаяние.

28-го числа были, однако же, сделаны некоторые распоряжения к выступлению войск; но вместе с тем было отдано в приказе того же числа, что на другой день похода не будет. 29-го числа мы оставались еще на месте, но к выступлению делались некоторые приуготовительные распоряжения. Видно было, однако же, что бездействие наше скоро прекратится. Я был засыпан целым рядом рапортов дежурного штаб-офицера Викинского, ибо штаб не принимал труда заняться распорядительной частью и все сведения требовал от меня, тогда как все им приказываемое клонилось к нарушению порядка, и требованная им часть была уже получаема мною на другой день при выступление войск, так что к исполнению оных не было никакой возможности, ибо они были писаны задним числом, как сие было обыкновенно у Викинского, ревностного исполнителя приказаний, отдаваемых Паскевичем перед светом другого дня, и у него число считалось не с полночи, а с восхождением солнца.