Полковник Цебриков был старшим во всем отряде, и как мне нельзя еще было выехать из Тифлиса, то я пересылал к нему для исполнения всякие распоряжения, получаемые мною от начальства. Готовясь также к выступлению за границу, я предупредил о сем Бебутова, Бурцова и комендантов ахалкалакского и гартвисского, дабы они знали о приближении сих сил; Курганову же, который опять при мне находился, приказал ехать в Борчалу и, найдя там способных людей, отправить их лазутчиками за границу, дабы заблаговременно иметь сведения о неприятеле.

Я выехал из Тифлиса 4-го числа мая. К тому времени не было еще получено известия о мнимой победе, одержанной 1-го числа Бурцовым над Ахмед-пашой при селении Цурцхабе. Известие сие пришло в Тифлис вскоре после выезда моего. Оно произвело большую радость, ибо Бурцов представлял торжественной победой дело свое, говоря, что он разбил турок наголову, тогда как он был ими отражен с потерей, ибо, удалившись с отрядом своим в ущелье и горы (в коих я был в марте месяце), он атаковал с запальчивостью укрепленное селение Цурцхаб, был отбит и занял оное только по выступлению неприятеля. Тогда поверили его донесению и в Сионском соборе[33] служили благодарственный молебен с коленопреклонением. Бурцов после сам мне рассказывал дело сие и объяснил мне оное совсем в другом виде, но он имел привычку в реляциях всегда украшать дела свои.

Вот как настоящее дело было. Бурцов подошел к Цурцхабу на весьма близкое расстояние и под прикрытием небольших уступов, тянувшихся перед селением, остановился и выстроился. Селение было занято главными силами турок; всего-навсего было их до 3000, у Бурцова же было 2000 человек. Большие высоты на правом фланге турок были заняты их пехотой, на левом фланге у них находилось в небольшой равнине несколько сот всадников. Селение было укреплено переложенными поперек улицы и между строениями бревнами. Бурцов хотел овладеть сперва высотами, командовавшими селением, дабы с оных громить оное, и послал батальон гренадерского полка атаковать оные. Батальон сей с необычайной храбростью полез на крутые горы; люди карабкались, держась за кусты и, невзирая на огонь, который по ним производили, и камни, коими их сверху засыпали, долезли до половины горы, но далее не могли идти, были отбиты и возвратились на левый фланг позиции.

На правом своем фланге Бурцов послал храброго казачьего майора Студеникина с 150 казаками, которые должны были атаковать конницу неприятельскую. Отважная атака сия также не могла иметь успеха, по превосходству неприятельской конницы, и казаки также возвратились к позиции, оказав не менее того значительные подвиги.

На центр Бурцов послал две или три роты своего полка, между коими и гренадерскую, приказав им ворваться в селение; но едва люди вышли из-за уступов, их прикрывавших, как были встречены на самом близком расстоянии сильным ружейным огнем, против коего не устояли, и возвратились назад за уступы, потеряв в миг более 50 человек и трех офицеров. Сими тремя атаками прекратилось и все дело. Турки остались до ночи в селении Цурцхабе, и Бурцов в своей открытой позиции не возобновлял дела, но располагался, кажется, с рассветом другого дня снова атаковать селение. Между тем турки, достигнув уже своей цели разграблением армянских селений и видя упорство Бурцова, не отступавшего к Ахалцыху, рассчитывали лучше уклониться в Аджару и ночью оставили селение тайком, что они могли легко сделать, ибо они не были обложены. Перед светом другого дня несколько застрельщиков, стоявших в цепи нашего лагеря, подались из любопытства немного вперед, не слыша никакого шума в селении, пошли далее и, наконец, взошли на завалы, коими селение было укреплено, и дали в лагерь знать, что неприятеля нет. Немедленно послали за ними в погоню казаков, которые несколько проехали по следам скрывшегося неприятеля и никого не настигли. И сим кончилась славная Цурцхабская победа 1 мая, столь громко провозглашенная в реляциях, где было сказано:

«Г[енерал]-м[айор] Бурцов, пользуясь победою, предал огню непокорные нам в той стране деревни и опустошил весь край тот, в коем неприятель доселе находил постоянное убежище в набегах своих на занятые войсками нашими санджаки».

Поступок Бурцова был, без сомнения, необыкновенно отважен и делает много чести его смелости; но успеха не было, тем более что он возвратился после к Ахалцыху. Нам нельзя было держать войск во всех ущельях, а потому Поцховский и другие завоеванные нами санджаки, лежавшие впереди покоренных нами крепостей, по выступлению нашему немедленно занимались теми же вооруженными жителями, которые возвращались в селения свои, и в конце того же мая месяца, новые многочисленные турецкие войска заняли Поцховский санджак, угрожая Ахалцыху. Силы сии были разбиты мною совокупно с Бурцовым 2 июня в известном сражении при Чабории.

Известия, получаемые из Ахалцыха, не позволяли мне более оставаться в Тифлисе, и я не мог провести 7-е число (день рождения жены моей) в кругу семейства моего. Жена и сестры, провожавшие меня, ночевали со мною на казачьем посту и на другой день проводили меня еще до Коби, где, отобедавши, простились со мною и вернулись в Тифлис; а я продолжал свой путь до Калагира, куда и прибыл ввечеру, поставил палатку свою на правом берегу реки Храма[34] и остался ночевать. Большая часть войск, следовавшая на сборное место, уже прошла место сие. Того дня ожидали в Тифлис прибытия персидского принца Хозрев-мирзы, который и приехал.

Первые известия, которые я мог иметь о неприятеле, должны были получиться из Чилдыра[35], местожительства карапапахцев по пути к Ардегану, куда и были посланы Кургановым первые лазутчики к их старшине Нага-беку. Я в тот же день писал и к Сергееву в Ардеган, прося его о доставлении ко мне известий о неприятеле.

6-го числа я продолжал путь свой и прибыл на ночлег в Квели. Дорогой останавливался я на отдых в немецкой колонии, которая была разграблена в 1826 году набегом персиян и турок[36]. Большая часть жителей уже возвратилась из плена и других мест, дома выстраивались, и поля были обработаны; но много людей обоего пола находились еще в неволе. В доме, в который я заехал, находилась дочь хозяйская, молодая девица лет 19-ти, которая также возвратилась из плена от персиян; она была пасмурна, молчалива, как после соделанного какого-либо преступления, и в семействе своем как чужая. По словам родителей ее и по ее собственным приемам, казалось, что она, приняв обычаи персиян, не уживалась в доме родительском и вспоминала с тайным удовольствием роскошную жизнь свою в гареме, предпочитая оную нынешнему пребыванию своему в родительском доме, где ей предстояла умеренная и трудолюбивая жизнь. Она дичилась, и ее не ласкали, как будто упрекая ее в невольном ее преступлении и отступлении от веры своих единоземцев. Так удивительно расположение европейцев к скорому принятию обычаев азиатцев, когда они между сими последними живут.