– Мне показалось, что одна из теней шевельнулась, и я очень быстро обернулся. Он был там. Он просто стоял там, в темноте, как будто он и есть тень, и следил за мной.

– Опиши его мне.

– Это был Бэнг. – Бихари снова начало трясти. – Как можно описать дьявола?

14

Лукаш Смолак встал, вынул сигарету из пачки и дал прикурить цыгану. Тобар жадно затянулся табачным дымом. Поскольку цыган был привязан к стулу и не мог держать сигарету, процесс курения требовал от него некоторой концентрации: пришлось откидывать голову назад, чтобы дым не попадал в глаза. Это возымело тот эффект, которого добивался Смолак: Бихари расслабился и отвлекся от своих страхов.

Докурив, цыган кивнул детективу, чтобы тот забрал окурок; тело еще потряхивало, но уже не так сильно.

– Послушай, Тобар, – продолжил Смолак, присаживаясь на край стола. – Я не знаю, кого ты видел на самом деле, но это точно не дьявол. Если в квартире действительно кто-то был, лучший способ спасти свою шею от веревки – описать его.

Бихари кивнул.

– Он был высокого роста. Я не мог разглядеть его одежду, потому что на нем был кожаный фартук и кожаные рукавицы до локтя. Фартук и рукавицы в пятнах, некоторые пятна были темнее других. Одни – черно-коричневые, другие – красно-коричневые. Было видно, что это пятна крови, въевшейся в кожу. Я чувствовал его запах: от него пахло засохшей кровью и смертью.

– Его лицо, Тобар. Опиши его лицо.

Цыгана вновь затрясло. На этот раз еще сильнее. По смуглой щеке пробежала слеза. Голос его превратился в жуткий шепот:

– Его лицо… Его лицо было лицом дьявола. Господи, помоги мне! Боже милостивый, помоги мне!

– Как он выглядел? – настойчиво повторил Смолак.

– Я же сказал! Это было лицо дьявола. Вытянутое темно-серое лицо с кошмарной усмешкой. Острые зубы, черные рога. Совсем как маски, которые немцы носят в ночь перед Рождеством.

– Перхтенмаскен?[12]

– Да, они, – подтвердил Бихари. – Как Крампус[13].

– Так он был в маске?

– В маске? – Бихари нахмурился. – Не знаю, может быть, это была и маска. Но я думаю, что это было его лицо.

– И что же случилось потом?

– Я замер, окаменел от страха. Попытался закричать, но ничего не вышло. Хотел убежать, но не смог даже шелохнуться. Он подошел ближе. Вышел из тени, но это было так, будто он сам и есть тень, и эта тень надвинулась на меня. Из-под фартука он вытащил нож, большой длинный нож, похожий на тот, который используют для разделки туш. Потом он схватил меня за горло. У него были длинные, очень тонкие и очень холодные пальцы, как будто это просто кости, без живой плоти. Он сжимал мое горло так крепко, что я начал задыхаться. Все же мне удалось в какой-то момент глотнуть немного воздуха: пахло давно запекшейся кровью, смертью – запах исходил от его кожаных перчаток и фартука. Он заглянул мне в глаза. Его взгляд пронизывал насквозь: он видел всего меня, мою суть. – Бихари остановился, пытаясь собраться с силами, руки его тряслись. – Острие ножа он воткнул мне в щеку, чуть пониже глаза. Я почувствовал, что кровь стекает к подбородку, как слезы. Он сказал, что был бы не прочь забрать мои глаза на память… Сказал, что у него уже неплохая коллекция глаз.

– Что случилось потом?

– Он отпустил меня и сказал, что сохранит мне глаза, чтобы я увидел нечто особенное, то, что запомню навсегда. Что я должен стать свидетелем чего-то важного… Что есть важное дело, за ходом которого я должен наблюдать. Мы пошли к спальне, туда, где была та женщина.

– Так ты просто пошел с ним?

– Вы не понимаете.

– Возможно, Тобар, возможно, не понимаю. Расскажи, что произошло потом.

– Вы и так знаете, вы видели, что он сделал с этой женщиной. – Голова цыгана безвольно повисла, плечи его сотрясались, он рыдал как дитя.

– Значит, ты утверждаешь, что убийца – не ты, а человек в маске дьявола? – уточнил Смолак. – Но при этом ты признаешь, что украл ключи у Марии Леманн, чтобы проникнуть в ее квартиру. Но, видишь ли, у нас нет никаких доказательств того, что кто-то еще находился в квартире, – мы нашли только твои «пальчики», никаких других там не обнаружено.

– Перчатки. Он заставил меня снять перчатки. Он заставил меня прикасаться к вещам в квартире. Он заставил меня встать у кровати и прикасаться к ней…

– Женщина, Мария Леманн, она была жива в этот момент?

– Она спала…

– Продолжай, Тобар.

– Бэнг наклонился ко мне и начал шептать на ухо всякие гадости. Он сказал, что она фотце[14]. Это немецкое слово. Плохое слово. Знаешь, что оно значит?

– Да, – кивнул Смолак.

– Он сказал, что она фотце и заслуживает всего, что с ней произойдет. Он описал мне, что собирается с ней сотворить, и я все это должен был увидеть. Он сказал, что мне предстоит узнать, каково это – захватить живую душу, – так он выразился, – предстоит наблюдать за тем, как потухает жизнь в глазах. Почувствовать запах, вкус, ощутить, каково это – разрезать тело и вытащить из него всё.

– Почему он так с ней? Он объяснил тебе?

– Он сказал, что она будет служить ему после смерти.

– Что это значит?

– Он сказал: «Так как никто не живет вечно, никто и не умирает навечно. Все повторяется снова и снова». Но он еще сказал, что есть место после смерти – место между жизнями. И там переступившие черту проводят очень много времени. В этом месте он собирает рабов – души, которые будут ему служить.

– И ты ничего не сделал, чтобы остановить его?

Плечи Бихари еще сильнее затряслись от захлестнувших его рыданий.

– Я пытался, вы должны мне поверить, пытался. Я снова и снова умолял его не делать этого. «Хорошо, – сказал он, – ты можешь спасти ее. Она проснется и будет жить своей жизнью. Но ты умрешь вместо нее». Он сказал, что убьет меня быстро и не станет ничего делать с моим телом. «Твоя жизнь была бесполезной, – сказал он, – но я могу придать ей смысл, если ты спасешь эту женщину».

– Но ты ее не спас.