Известно также, что Шетарди в канун переворота активно контактировал и со шведским посланником в России Нолькеном. Именно в ходе этих бесед и возникла идея о том, что шведские войска, воспользовавшись неразберихой в Петербурге, могут начать боевые действия против русских. Истинной целью операции был, естественно, пересмотр результатов Ништадтского мира, но войну можно было начать и под более "благородным" предлогом, то есть для поддержки притязаний Елизаветы на русский престол.

Никакого письменного обязательства от цесаревны в обмен на шведскую поддержку Нолькен так и не получил, хотя, судя по его намекам, что-то она ему на словах действительно обещала. Только вот что? При всей своей ветрености Елизавета Петровна тем не менее отлично понимала, что любая попытка дочери Петра отдать Швеции земли, завоеванные отцом, станет для ее престижа самоубийственной. В свою очередь, Елизавета считала, что иностранные партнеры делают далеко не все, что могут. Претензии касались и вопроса финансирования переворота, и гласной международной поддержки. Шведы уже вторглись в Россию, но при этом не высказались в пользу Елизаветы. Претензии были услышаны: заговорщикам подбросили еще денег, а шведы наконец выпустили официальный манифест, где объявили себя защитниками прав Елизаветы Петровны.

В истории, впрочем, бытует и другая, так сказать, "патриотическая" версия: на предложение шведов дочь Петра сразу же ответила: "Лучше я не буду никогда царствовать, чем куплю корону такой ценой". И это, конечно, возможно. Что же касается шведского манифеста, то он, судя по всему, действительно являлся лишь дымовой завесой, пропагандистским прикрытием военной операции против России.

Нельзя сказать, что действия заговорщиков остались незамеченными. Правительницу Анну Леопольдовну пытались предостеречь многие. Одним из первых почувствовал беспокойство мастер интриги Остерман, который и приехал со своими тревогами к регентше. Та заявила, что все это сплетни, что Елизавета ее подруга и не способна на интригу. Вместо серьезного разговора Остерману предложили внимательно рассмотреть платьица, сшитые для маленького императора Иоанна Антоновича.

Информация о готовящемся перевороте шла и из иностранных источников. На эту тему с правительницей пытался беседовать, например, польско-саксонский посланник Линар. Результат был такой же, что и в случае с Остерманом. Бурю предчувствовал даже недалекий супруг Анны Леопольдовны генералиссимус Антон Ульрих. И он несколько раз обращал внимание на хмурые взоры гвардейцев. В ночь переворота муж безуспешно пытался убедить жену выставить дополнительную охрану из верных ему солдат.

Оптимизм Анны Леопольдовны не был столь уж наивным, как может показаться на первый взгляд; она хорошо знала характер Елизаветы. Елизавета Петровна действительно, несмотря на все приготовления, колебалась. Но рядом оказался Лесток, а вот его энергию и предприимчивость Анна Леопольдовна в своих расчетах не предусмотрела. Двадцать четвертого ноября француз явился к Елизавете с двумя рисунками в руке. На одном цесаревна была изображена с короною на голове, на другом — в монашеской рясе. Лесток поставил вопрос ребром: "Желаете ли быть на престоле самодержавною императрицей или сидеть в монашеской келье, а друзей и приверженцев ваших видеть на плахах?"

Зная характер Елизаветы, можно предположить, что ее не столько соблазнила императорская корона, сколько испугала монашеская ряса. Мысль о том, что ей, возможно, придется остаток своих дней провести вдали от костюмерной, фейерверков, шампанского и мужчин, была для нее невыносимой.

Все остальные события развивались по традиционной схеме: триумфальное появление Елизаветы в военном мундире в гвардейских казармах, речи о засилье немцев, аресты политических противников, допросы колеблющихся.

Фельдмаршал Ласси, служивший еще Петру, вошел в русскую историю не только благодаря своим многочисленным победам над шведами, но и из-за блестящего по находчивости ответа, данного им посланнику цесаревны, когда тот его разбудил в ночь переворота. На вопрос: "К какой партии вы принадлежите?" — шотландец спросонок, не зная, что происходит, тем не менее безошибочно ответил: "К ныне царствующей!"

Когда гренадеры Преображенского полка попросили Елизавету Петровну принять на себя почетный чин капитана их роты, она не только с удовольствием согласилась, но и даровала дворянское достоинство всем состоящим в ее роте, а вдобавок обещала наделить каждого из них имением с крепостными.

Таким образом, в результате переворота в России стало на целую роту больше счастливых людей.

Бросать Анну Иоанновну и Елизавету Петровну в самом начале их царствования не хочется. В конце концов, важно не только то, как преемник пришел к власти, но и то, как он этой властью распорядился. Неудачницу Анну Леопольдовну оставим в покое. И правила она чисто формально, и пробыла на вершине пирамиды лишь историческое мгновение, свергнутая своей подругой Елизаветой.

Правление Анны Иоанновны оказалось ничем не хуже и не лучше двух предыдущих (Екатерины I и Петра II). Импульс, данный мощной рукой Петра Великого, продолжал постепенно затухать, но кое-что все-таки делалось.

Если говорить о внутренних преобразованиях, то эпоха Анны Иоанновны запомнилась указом о заведении по всей империи почт и полиции в городах, возобновлением строительства Петербурга, совершенно захиревшего после переезда двора в Москву при Петре II, а также бурным развитием коневодства благодаря Бирону.

Во многом именно ему Россия обязана тем, что в стране появились новые породы лошадей, а коневодство в целом было поставлено на современный западный манер. Строились новые заводы, на племя выписывались лучшие лошади из Германии и Дании. Даже церковному ведомству благодаря настойчивости фаворита поручили заниматься в своих хозяйствах коневодством. Для контроля за этим важнейшим делом (лошадь тогда заменяла и трактор, и танк, и паровоз) в 1731 году была создана Конюшенная канцелярия. За ее деятельностью неофициально, но бдительно присматривал лично Бирон.

В других областях экономики и промышленности все в целом шло своим чередом. Продвижения вперед не было, разве что в кожевенном производстве. Еще Петр Великий, увидев, что русские дельцы кож не обрабатывают, а продают сырье за границу, откуда затем втридорога ввозят кожевенные изделия, повелел организовать производство дома. Этот указ, как и многие другие, своевременно выполнен не был, и только при Анне Иоанновне в 1736 году в России появилась первая кожевенная фабрика, тут же получившая привилегию на поставку своей продукции в армию.

В старом русле шло и сотрудничество с иностранными купцами. В 1731 году власть подтвердила их право торговать по всей России, но только оптом, а не в розницу. Особыми льготами пользовались разве что англичане, их дворы в Петербурге официально освобождались от военного постоя. Те же свободы, что и раньше, предоставлялись иностранцам и в области вероисповедания. Так же сурово пресекались все попытки переманить православных в другую веру; в этом плане на подозрении у властей по-прежнему оставались главным образом католики. Сама Анна Иоанновна, будучи окружена немцами, тем не менее осталась верна православию и ревниво следила за тем, чтобы ее подданные не покидали лоно Православной церкви.