образом были соблюдены, а официальные документы с датами слегка подчищены и подправлены. Михаил, Наталья и младенец Георгий наконец-то обрели свободу. А подновленные документы еще год с лишним кочевали по инстанциям, пока обрели должный канцелярский вид – со всеми подписями и печатями.

В письмах и разговорах с царем счастливый Михаил благодарил брата за помощь в борьбе с зарвавшимся поручиком и обещал Ники и мама не доводить дело до законного брака. Пусть все остается как есть… Семья немного успокоилась и готова была принять на веру обещания Михаила. Только причастный к семейным тайнам барон Фредерикс, знаток человеческих слабостей, сомневался в незыблемости обетов, но свои сомнения держал при себе и ни с кем ими не делился.

А Николай под материнским давлением вдовствующей императрицы сделал еще один шаг к признанию сложившейся щекотливой ситуации: через полгода после косвенного признания младенца Георгия племянником царь даровал мадам Вульферт высочайшее право именоваться графиней Натальей Сергеевной Брасовой. Более того, Николай разрешил ей и проживание в великокняжеском имении Брасово, где до мая 1911-го ради поддержания нравственности Михаила и во избежание лишних разговоров было ей категорически запрещено появляться. Братская щедрость открывала перед Михаилом поистине райские возможности: он мог без хлопот приезжать из соседнего Орла, где был расквартирован его гусарский полк, в Брасово, в свой дворец в Локте, и вести размеренную семейную жизнь с Наташей, сыном Георгием и падчерицей Татой.

После сутолоки губернского Орла умиротворенность Брасова действовала на Михаила успокоительно, как целебные травы на рану. Чарующая красота среднерусской природы, величественные дубравы, прозрачные березняки и осинники, непуганая живность в лесах, тучные поля и усыпанные скромными цветами луга – все это находило живой отклик в душе великого князя. Тысячи десятин имения, тысячи вольных людей, под надежной государевой рукой никогда не знавших крепостного ярма, укрепляли Михаила в поисках индивидуальной свободы и справедливости на бескрайних просторах владения его венценосного брата. Неудивительно, что здесь, вдали от столичной суеты, душа Михаила раскрылась…

В размышлениях о неведомых поворотах судьбы его поддерживала светлая вера во Всевышнего; он благодарно наполнялся ею, глядя на своих брасовцев и локотчан, преданных тому же Богу и тому же жизненному уставу, что и он сам. Десятки церквей и монастырей, по всему краю воздвигнутых ими и их предками, говорили о твердой приверженности православной христианской вере. Сам Михаил никогда не пропускал возможности приехать в Площанскую пу́стынь, где, стоя перед чудотворной иконой Казанской Божией Матери, он, вглядываясь в темно-золотой лик, задавал Богородице вопросы, на которые сам не умел найти ответа, и, казалось ему, улавливал вразумительные слова ее, обращенные к его сердцу.

Выходя из полутемного придела Площанской пу́стыни на солнечный свет, великий князь ощущал благодатное очищение души, словно бы Иоанн Креститель ласковыми руками погрузил его в чистые воды Иордана. У древней иконы под участливым взглядом Богоматери он испытывал блаженную близость к Богу, без которого ничто не совершается на этой Земле – ни любовь, ни смерть, ни даже случайное, казалось бы, появление Михаила пред этим чудотворным ликом. И всякий раз, глядя на Святую мать с Божественным младенцем на руках, он укреплялся в своем решении заключить брачный союз с избранницей в православном храме, по Божьему закону.

Решение царя было для Михаила и Натальи проблеском надежды, что время сгладит острые углы, Семья сменит гнев на милость, все понемногу уляжется и успокоится… Наташа с детьми чудесно освоилась в новом доме: дворец не дворец, замок не замок – но роскошно приспособленный для привольной жизни великого князя и его семьи просторный дом, вмещающий и хозяев, и гостей, и прислугу. И Наталья, радушная хозяйка, создала в доме такую обстановку, что охотно повалили к ним гости – и местные, и приезжие, с ночевкой.

Михаил был рад такому образу жизни и званым гостям; его общительный характер этому способствовал. Особенно ему был приятен старый друг Наташи еще по первому, «музыкальному», браку Сергей Рахманинов. У него с Михаилом обнаружилось немало общих интересов: музыка, лошади, автомобили. Любовь великого князя к лошадям ни для кого не составляла секрета; он ее никогда и не скрывал, она занимала первое место среди его увлечений. В жизни Рахманинова, разумеется, главенствовала страсть к музыке, иначе и быть не могло. Но и Михаил среди всех прочих искусств более всего тяготел к музыке: он играл на фортепьяно, флейте и гитаре и даже сочинял музыкальные композиции. Но любовь к лошадям и автомобилям тоже сближали великого князя и великого композитора.

Рахманинов наезжал в Брасово с женой и двумя дочерями, подружившимися с Татой; то было семейное, дружеское общение, напрочь лишенное сословных помех. Назавтра после многолюдного ужина, с утра Михаил и Сергей садились в седла и отправлялись на верховую прогулку. Великий князь с гордостью показывал знаменитому композитору свои хозяйственные почины в Локте: мебельную фабрику, элеватор, паровую мельницу, мыловаренный цех – все по последнему слову техники, по английскому и немецкому примеру. Потом заезжали в школу, содержание которой оплачивал Михаил из своего кармана, – дети, приветствуя гостей, подымались из-за парт, учителя и обслуга сбегались поглазеть на высоких визитеров, задать вопрос, послушать ответ. Доброжелательное любопытство царило на таких встречах-экспромтах с простыми людьми – на фабриках ли, в школе, и не было там и намека на раболепство перед братом царя и владельцем этих земель. Острым слухом музыканта Рахманинов подмечал интонацию собственного достоинства, с которым держались в разговоре городские локтовские обыватели и брасовские сельчане, и ему было отрадно это чувство.

Возвращаясь как-то с подобной прогулки, Рахманинов признался:

– Знаете, я вижу здесь у вас прообраз будущей России…

– А почему? – удивился Михаил.

– Локоть – островок совершенства в беспокойном русском море, – подумав, сказал Рахманинов. – Достоинства и уверенности в завтрашнем дне. Дай Бог такое всей России.

– Люди здесь никогда не были крепостными, – объяснил Михаил. – Свобода и достоинство у них в крови, как у нас с вами. Власть должна открыть им доступ к культуре – открыть школы, обеспечить работой и хорошим заработком. Это достижимо при здравом взгляде на предмет. Предмет есть, а взгляд возможно выработать.

– Вашими бы устами да мед пить… – сказал Рахманинов. – И вот мечта: русский Остров Локоть, утопающий в белой сирени!

Городок действительно утопал в кипени белой сирени, и густой ее аромат стлался меж домами по улицам.

Жизнь, поделенная пополам – армейская служба в Орле и брасовский семейный быт, – понемногу налаживалась и входила в ровное русло. Теперь можно было подумать и о серьезном лечении недугов – расстроенных Наташиных нервов и язвы Михаила. Врачи рекомендовали заняться этим за границей – в Италии или Англии; само путешествие поспособствует восстановлению здоровья.

Решили ехать в Италию. Николай дал свое согласие на заграничную поездку – при том условии, что невенчанная пара поедет инкогнито и в разных поездах. Наташа