На кухне мой стол был у окна, следующий – Шурочки и чуть дальше – Надежды Дмитриевны. Иногда, возвращаясь с концерта голодными, мы находили записку от Шурочки: «Сварила щи, извини, без мяса, не хватило денег. Угощайтесь со своим Шурой». Она же предложила мне: «Тебе по дежурству полагается две недели мыть полы в коридоре, пыль вытирать, унитаз чистить. А ты ведь артистка, зачем тебе это? Ты лучше заплати мне, я все сама сделаю». Я, конечно, соглашалась.

Однажды приезжаю с гастролей и вижу, что на кухне висит на веревке для белья черное распоротое платье и еще что-то цветное. Это были мои платья. Спрашиваю у десятилетней дочки Шуры: «Таня, кто это сделал?» Отвечает: «Эдита Станиславовна, у тети Нади ключи подходят к вашим дверям. Наверное, это она взяла». – «Как?» – не понимаю я. «Она сейчас на работе, – говорит Таня, – давайте к ней зайдем». Мы открыли дверь в её комнату, и в шкафу я увидела еще четыре своих платья. То есть она просто украла их у меня, хотела распороть и сшить для себя.

На следующий день проснулась от крика Надежды Дмитриевны: «Воры! В этом доме воры! Меня обворовали! У меня из шкафа пропали вещи!» Я вышла, спрашиваю: «Какие вещи у вас пропали?» Она испуганно посмотрела на меня: «А ты тут при чем? Это Шурка, наверное, украла».

Потом мы с Шурой дружили, она приходила на мои концерты. Её дочка до сих пор мне звонит, «тетя Эдита» меня называет, хотя сама уже пенсионного возраста. Шура была чудесной женщиной, воспитала двоих детишек, к сожалению, её уже нет, да и Надежда Дмитриевна умерла от своей базедовой болезни.

Когда про меня снимали телевизионный фильм, привезли в эту квартиру, сейчас в ней живет семья состоятельного человека: он, жена и ребенок. Ничего не узнать после ремонта. Из этой квартиры в свое время я поехала на трамвае в роддом рожать дочку, потом ежедневно ходила с ней в поликлинику. Представляете, каждый день на руках с ребенком спуститься с пятого этажа и подняться на него – потолки по три метра пятьдесят, пролеты большие. За месяц сбросила лишние килограммы. Так что коммуналка – это университет жизни.

Уже после рождения Илоны нам дали отдельную квартиру в Купчино. Тогда же предложили переехать в Москву. «Мы поедем в Москву?» – спросил меня Александр Александрович. «В Москву? Никогда. Я хочу жить только в этом городе», – сказала я. Он согласился со мной.

После замужества я лишилась посольской стипендии – так было принято: если ты состоишь в браке с советским гражданином, не положено тебе получать посольские деньги. Но это меня не огорчило. Когда меняется жизнь, надо что-то отдать, чтобы получить большее. Моя жизнь менялась прямо на глазах: выступления и гастроли в качестве солистки ансамбля, поездки по стране, встречи с новыми людьми. Я оказалась в новом качестве – вчерашняя бедная девочка из польской глубинки вдруг стоит на сцене, и её слушают много-много людей. Удивительно ощущение.

Когда наша жизнь с Шурой более-менее наладилась, я просила маму приехать, очень хотела, чтобы она жила с нами, но, увы, её привязанность к Польше и сыну Юзефу победила, она так и сказала мне: «У меня сын, я люблю его так же, как и тебя». Хотя несколько раз ей удалось навестить меня в Ленинграде, было это, когда мы еще жили на улице Ленина, на пятом этаже, в сталинском доме, без лифта, в коммуналке, как водится. Это был первый приезд мамы в СССР.

Пару раз, когда мамин приезд в СССР совпадал с моими концертами, я обязательно её приглашала. Один из них запомнился особенно: Выборгский дворец культуры, объявляю со сцены: «Сейчас прозвучит песня, которую я посвящаю самому дорогому моему человеку – маме, и она сегодня в зале…» А она по-русски ничего не понимала, потом спрашивала меня: почему в зале так аплодировали? «Мама, потому что я про тебя пела». Она была спокойна за меня, и письма от нее были хорошие. Знала, что я не пропала, хоть и покинула дом в 18 лет. К сожалению, я находила время для того, чтобы присесть и написать ей письмо, не так часто, как надо было. Сегодня все, что у меня осталось от мамы, – несколько десятков писем. Моя реликвия, храню их в своем павильоне воспоминаний в доме, что в Северной Самарке…

Потом появилась квартира в Купчино, но в ней мы прожили недолго. Однажды, когда уехали на гастроли, нас обворовал вор с интересной фамилией – Рудомазин. Это был громкий эпизод, журналисты много об этом писали, даже больше, чем все это имело значения. На самом деле воровать-то особо было нечего: он унес концертные платья, концертные туфли, искусственную шубу. Самое смешное, что у меня в шкафу, где лежало постельное белье, было спрятано что-то около 1000 или 2 000 рублей, так он их не нашел. А туфли все мои погибли, потому что он их отнес брату-сапожнику, тот работал на фабрике «Восход», который переделал их с 40 размера на 38, а потом они их продавали. Платья Рудомазин почти все утопил в Мойке или Фонтанке, не помню точно где, они никому не понадобились. Когда его взяли, выяснилось, что он еще и Алису Фрейндлих обокрал. Я один раз я его увидела: лицо жуткое… Он тогда сказал: «А кого же еще обворовывать, если не этих артистов».

После всей этой истории нам в 1968 году дали квартиру на 5-й Советской. Дом 1906 года постройки, памятник архитектуры. Изначально он был фешенебельным, на каждом этаже по две огромных квартиры, но во время войны дом пострадал. Стены остались, потому что там пироговский кирпич огромной толщины, но внутри пришлось делать капремонт, после которого на каждом этаже стало по шесть квартир. Прежним хозяином выделенной мне квартиры был начальник какого-то комитета в Смольнинском районе по фамилии Шарашкин. Я долго потом смеялась, говорила, что получила «шарашкину квартиру». Квартира была ужасная, неудобной планировки: туалет был почему-то на странном возвышении, к нему вели три ступеньки. И повсюду двери, двери, двери. Снесла чуть ли не 10–11 дверей и сделала все более компактно, полгода ремонт шел. Работы было немерено. Когда только вошла в квартиру, возникло ощущение, что ремонт до меня там вообще не делался. На стенах по три-четыре слоя старых обоев с газетами, все это нужно было соскабливать. Полы паркетные прогнившие, скрипучие, и вообще вся квартира в жутком состоянии. Дизайнеров не приглашала, у самой фантазии хватает. Одна этим всем занималась, все подняла на своих плечах, то, что не могла сделать сама, отдала на откуп мастерам, закупала стройматериалы, просчитывала затраты, в общем, была еще и завхозом. Мне это привычно, я же из простой семьи, часто видела, как отчим занимался хозяйством, что-то запоминала, примечала. Пригодилось. Квартирка хорошая получилась. Мы справляли новоселье в ней в ночь с 31 декабря на 1 января 1969 года. Прошли годы, захотелось жить на воздухе, так появился дом в Северной Самарке. Мне очень жаль, что его не увидела мама, он почти копия того жилья, что было у нас во Франции. Тоже две комнаты внизу, две комнаты наверху, только в нынешнем доме у меня есть сауна, душевые, чего не было в детстве.

Летом 1957 года в жизни «Дружбы» произошел переломный момент – наш ансамбль стал участником 6-го Всемирного фестиваля молодежи и студентов в Москве. Конечно, это было грандиозное событие. По всей Москве стояли эстрады, и мы ездили по ним с песнями. Народу было очень много, вся Москва была наполнена туристами. На самом конкурсе мы выступили с программой «Песни народов мира», ведь не зря же наш ансамбль назывался «Дружбой». Нам удалось произвести настоящий фурор.