— Нет, так не может продолжаться, — ворчал он всякий раз, отбрасывая газеты, прочитанные от корки до корки, — что-то должно будет произойти… должно будет…

Так же, как их отец, Маля и Даля ожидали чего-то исключительного, что должно вот-вот произойти.

Ничего не делая для того, чтобы прижиться в большом городе, сторонясь людей и убегая от каждого мужчины, который пробовал заговорить с ними на улице, привлеченный их деревенской свежестью и женственной гибкостью, они все еще не могли свыкнуться с мыслью, что так все и останется, что так и пройдет их жизнь. Как их тела, свежие и сочные, хоть и обремененные годами, так же и их сердца были юны, трепетны и полны надежд. И как когда-то в деревне, когда они были еще детьми и бегали по лугам, смеясь неизвестно чему, также и теперь они вдруг переглядывались, рассматривали друг друга широко раскрытыми глазами, которые были полны удивления, и разражались смехом, звенящим девичьим смехом.

Хана вскакивала со стула, на котором сидела, погруженная в штопку натянутого на стакан чулка.

— Что это за смех? — не понимала она. — Нам что, так хорошо?

Маля и Даля снова переглядывались, точно видели друг друга впервые, и еще громче и звонче смеялись в тишине комнат.

Из старых настенных часов высовывала головку деревянная кукушка и отсчитывала часы.

1

Чуть только рассвело, варшавские нищие стали собираться вокруг выкрашенного в красный цвет ресторана «Прага», в котором проводили время скототорговцы и «деловые» со всей округи.

В запотевшей витрине ресторана, где всегда красовались жареный гусь, в брюхо которому была воткнута палочка с приклеенным к ней ярлыком «кошерно», и блюдо с огромными рыбьими головами, держащими морковь в открытом рту, на этот раз висело радостное для бедняков объявление. Кривыми печатными буквами черным по белому было начертано:

«Настоящим объявляется, что по случаю счастливого бракосочетания владельца ресторана Сендера Прагера с его невестой Эдже Баренбойм, которое будет иметь место в банкетном зале „Венеция“, сегодня с двух до четырех часов дня я жертвую бесплатный обед для всех бедных людей, живущих в округе, как мужчин, так и женщин. Каждый получит тарелку тушеной капусты, кусок пеклеванного хлеба и порцию фаршированных кишок. Просьба не приходить раньше и не толкаться, так как приготовленного хватит на всех. Жених Сендер Прагер».

Хотя объявление в витрине ясно говорило: не приходить раньше двух и не толкаться, бедняки со всей округи собрались вокруг ресторана уже с утра и толпились у дверей, стекла которых были закрашены до середины, чтобы нельзя было заглянуть внутрь.

День был холодный, снежный. Надгробья на соседнем кладбище замело. Бедняки знали, что в такой день никто не придет на могилы предков. Кроме ворон, на кладбище не было ни души. И бедняки облепили красный ресторан, как мухи — последний кусок сахара.

— Мазл-тов, Сендер! — льстиво выкрикивала то одна, то другая нищенка в приоткрытую дверь, когда из ресторана выходил посетитель, окутанный клубами густого пара, полного запахов еды. — Дай тебе Боже!

Бритон[33], большой бульдог, который сторожил ресторанную дверь, поднимал свои висячие уши всякий раз, когда звенел колокольчик над входом, и сердитыми, налитыми кровью глазами смотрел на нищих, пытавшихся прорваться внутрь. Выросший в ресторане, он научился отличать посетителей от нищих и никогда не жаловал оборванцев, которые приходили к ресторану клянчить милостыню. Сегодня они толпились у двери гуще, чем обычно, заглядывали внутрь, просовывали головы, и пес ощеривал два длинных клыка, которые торчали из-за его задранной губы, а внутри его короткой толстой шеи раздавалось злобное хрипение. Бритона неудержимо тянуло оторвать клок от бедняцкой полы или замызганного женского платья с бахромой лохмотьев. Но его хозяин, Сендер Прагер, жених, такой же крепко сбитый, короткошеий и толстогубый, как Бритон, удерживал бульдога за его жирный, крутой загривок.

— Бритон, будь подобрее к бедным людям, — предупреждал Сендер пса, прихватив его за загривок. — Сегодня вечером у меня свадьба, слышишь, Бритон?

Красные, налитые кровью глаза пса неохотно и покорно стекленели, он проглатывал лай, стоявший у него в горле, и пускал вонючие слюни из приоткрытой бульдожьей пасти.

На кухне ресторана, находившейся в подвале, куда вела каменная склизкая винтовая лестница, стоял такой густой пар, что запотевшие красные электрические лампочки, горевшие там и днем, были едва видны. Над большими кастрюлями возились все ресторанные поварихи: и еврейки, и гойки. Они закидывали в кастрюли целые бочонки кислой капусты и полные миски фаршированных кишок. Злясь на то, что нужно горбатиться ради нищих, они не промывали внутренности как следует и не отделяли подгнившую капусту от хорошей.

— И так сожрут, нищие-то, — сердились поварихи, — холера их забери…

Девушки-еврейки утирали слезы подолами фартуков и лезли друг другу в печенки.

— Сендер небось и тебя обещал повести под хупу, — дразнила одна другую. — Стой теперь и стряпай для чужой свадьбы…

Поварихи-гойки, которые прослужили в еврейских домах так долго, что говорили на идише не хуже евреек, смеялись над своими товарками по кухне. Русая Манька, костлявая девка с полубезумными зелеными глазами, острая на язык и распущенная, прикрыла глаза ладонями, будто благословляя свечи, и на манер бадхена пропела, обращаясь к плачущим еврейкам:

— Плачь, невестушка, плачь, кушай с хреном калач…[34]

Хотя гойки, так же как еврейки, крутили любовь со своим хозяином, с Сендером, они не уронили ни единой слезы, узнав, что хозяин женится. Поработав прислугой в разных домах, они усвоили, что любой хозяин — свинья, что каждый обещает осчастливить служанку, а потом — в гробу ее видал, даже не узнаёт. Мужчины все такие, как псы уличные, не стоит из-за них плакать. А на евреев и подавно нечего жаловаться. Заранее известно: с ними каши не сваришь. По-другому обстояло дело с еврейками, которые попадали на кухню к Сендеру. Хоть они и слышали от более опытных девушек, что он любится со всеми поварихами и обманывает их одну за другой, каждая втайне верила, что с ней Сендер поступит иначе и поведет ее под хупу, как обещал, когда был с ней наедине. Покуда Сендер не женился ни на одной из них, каждая продолжала рассчитывать, надеяться и верить, что именно ее он заберет из кухни, переведет в буфет и посадит за кассу считать деньги. Теперь в витрине висело объявление о том, что сегодня вечером в банкетном зале «Венеция» Сендер поведет под хупу Эдже Баренбойм. Он даже обед устроил для бедняков — тушеную капусту с фаршированными кишками, и его поварихи должны готовить все это своими собственными руками! Они не могли удержать слез досады, стыда и зависти, которые катились у них из глаз в квашеную капусту.